мне стало ясно, что наброситься на О'Дауду с голыми руками — это самое последнее, что я могу сделать. Человек имел силу и власть, и понимал силу и власть. Поэтому единственно возможный способ разговаривать с ним — с позиции силы. Но это было на уровне логики. Как же перевести это на практические рельсы?
Глава девятая
“Я рвал, метал, я таял, я горел...”
Я свернул с шоссе на подъезд к шато, но поехал не прямо к нему, а повернул на дорогу к озеру.
У коттеджа стоял “Роллс Ройс” со сдутыми задними колесами. Я вошел в коттедж и попытался найти что-нибудь, что бы приятным грузом ощущалось в руке и придавало мне чувство уверенности. Внутри мне с этим не повезло. В комнате лежал мой костюм без паспорта и масса рыболовных снастей, но я не смог найти ни одного спортивного ружья или другого оружия. Самым лучшим из всего оказался тяжелый гаечный ключ, лежавший на верстаке Кермода.
Но снаружи мне пришла в голову неожиданная мысль. Я подошел к “Роллс Ройсу”. В бардачке лежал пневматический пистолет, который они отобрали у меня во время захвата в Женеве. Я выбросил ключ и взял пистолет.
Я проехал почти до самого центрального подъезда к шато и оставил машину под прикрытием деревьев. Оставшееся до шато расстояние я прошел пешком, держась в стороне от подъезда.
У входа в дом стоял большой многоместный фургон. Стоя за деревьями, я понаблюдал за шато какое-то время, не заметил никакого движения и начал обходить дом. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, что я в него вхожу. Я нашел боковую дверь, подход к которой был надежно защищен от постороннего взгляда густыми зарослями туи.
Я вошел и очутился в широком каменном коридоре. Когда я был на его середине, в нескольких метрах впереди меня открылась дверь, вышел мужчина и поставил на каменный пол чемодан. Это был Денфорд, и он меня заметил.
С пистолетом в руке я направился к нему. Он попятился в комнату. Я зашел следом. Это была спальня и, войдя, я сразу понял, что он собирает вещи.
— Покидаете счастливый дом?
— Да.
Он был трезв. Трезв как стекло. Более того, он был чистый лед. Не было нервного моргания глаз, не было недовольной навязчивости. Что-то случилось, что совершенно изменило его. В обычной ситуации я бы, возможно, попытался выяснить, что это было, но в тот момент у меня были свои проблемы.
— Где они? — спросил я.
Он отвернулся и стал укладывать рубашки и нижнее белье во второй чемодан. Через плечо он сказал:
— На втором этаже.
— В восковом музее?
— Да. Празднуют. Им доставили туда ящик шампанского.
— Празднуют по какому поводу?
— Я не знаю. И если бы я знал, я бы вам не сказал.
Я ему снова не нравился. И не только я. В этот момент ему никто не нравился.
— Сколько они там пробудут? — спросил я.
— Пока не выйдут.
— Если у них целый ящик, то это может быть надолго.
— Да. Когда они решают напиться, это всегда надолго. Они оба — ирландцы. Вы знаете, как напиваются ирландцы?
— Я знаю, как напивается кто угодно, если он решил напиться. Вас уволили?
— Я сам написал уведомление.
— Это одно и то же. Могу я попасть в ту комнату?
— Нет, если они вас сами не впустят.
— Но у вас, конечно, есть какая-то возможность связаться с ними, или у них с вами.
— Да.
— Проведите меня туда.
— Для вас я ничего не буду делать. Вы ничем не лучше их. Деньги — вот все, что вас интересует. Вы только и думаете об этом. Деньги, деньги, и наплевать на то, что происходит с другими. Люди для вас ничего не значат.
— Кажется, я припоминаю человека по имени Джозеф Бована, — сказал я, — которому вы однажды помогли, и для него это кончилось весьма плачевно.
— Это был не я. Это был личный секретарь О'Дауды, выполняющий его приказы.
— Одно и то же.
Он отшвырнул в сторону стопку полосатых трусов и заорал:
— Не одно и то же! Его больше нет! Теперь есть только я сам! Совсем другой человек!
— Думайте, как хотите, — сказал я. — Я не собираюсь спорить. Но мне нужно поговорить с ними и вы покажете мне, как это сделать. Если нет, я сообщу полиции все, что я знаю о Боване, и новый Денфорд далеко не уйдет. Мне бы не хотелось делать это, но если вы вынудите меня, я это сделаю.
Он какое-то время молча смотрел на меня, затем сказал с горечью:
— Да, вы это сделаете. Вы сделаете все, чтобы получить то, что вам нужно. На мгновение я подумал, что в вас, возможно, и есть что-то, что можно уважать. Но теперь я все понял. Вы такой же, как и они. Вы наденете любую маску, скажете любую ложь, если это поможет вам получить то, что вам нужно.
— Интересная точка зрения, но у меня нет времени обсуждать ее. Покажите мне, как я могу с ними поговорить.
Секунду-другую мне казалось, что он откажется. Он угрожающе смотрел на меня, ненавидя меня и, вероятно, даже более ненавидя себя, и в его мозгу крутились воспоминания о женщине, которую он любил и которая утонула в озере; в мозгу, который был сжат властью О'Дауды до точки противодействия и даже больше. В этот момент он был сумасшедшим. Он был способен на все. Я знал, что если он откажется показать мне, я не смогу его заставить.
Его взгляд вдруг стал хитрым и он спросил:
— И что вы собираетесь им сказать?
— Это мое дело. Я должен поговорить с ними. Давайте же, покажите мне, как это сделать.
Он злобно улыбнулся и сказал:
— Вы все еще пытаетесь поиметь что-нибудь для себя, да? Все еще гонитесь за деньгами, не обращая внимания на страдания других?
— Мне нужно сделать кое-какие дела. Для моего личного удовлетворения.
— Конечно. — Он сказал это крайне резко. Затем он также резко повернулся и вышел из комнаты. Я пошел за ним.
Мы прошли по кроличьим норам коридоров и в итоге вышли к началу главной лестницы. Не оборачиваясь, он поднялся на второй этаж, пересек широкий холл и остановился перед высокими, обтянутыми кожей стальными дверями.
— А нельзя их открыть с этой стороны? — спросил я. — Я хотел бы войти без предварительных объяснений.
Он покачал головой.
— Нет, если они закрылись на защелку изнутри. А они закрылись. Всегда закрываются, когда пьют.
Он подошел к краю дверей и открыл маленькую нишу в стене. Вытащив микрофон, он включил его, нажав какую-то кнопку в нише, и сказал:
— О'Дауда!
То, как он это сказал, должно быть, доставило ему огромное удовольствие. Он вложил в это обращение всю свою неприязнь к этому человеку, сбросив с себя груз нескольких лет служения ему.
Ответа не последовало.
— О'Дауда! — На этот раз громче, и еще несколько лет ушли.
