Немного придя в себя, он подполз к стакану. Не стоит оставлять его на полу. Нельзя, чтобы кто-нибудь его увидел. Он потянулся к стакану трясущейся рукой. И недоуменно уставился, не веря своим глазам, на темное пятно на манжете рубашки. Слишком темное для виски и слишком жирное для сажи…
Кровь?
От испытанного потрясения в голове у него прояснилось.
Неужели он порезался, когда падал? Может быть, именно поэтому голова трещала от боли, а в памяти сохранились какие-то рваные, бессмысленные и несвязные обрывки воспоминаний?
Он с трудом поднялся на ноги, раскачиваясь, как пьяный. Сердце заходилось в панике.
От резкого, пронзительного света в ванной у него закружилась голова. Вцепившись в край холодной фарфоровой раковины, чтобы не упасть, он принялся внимательно рассматривать себя в зеркале. Надо сказать, что выглядел он… нормально. Ладно, это явное преувеличение. Глаза у него покраснели и слезились, а лицо цветом напоминало остывший пепел в камине. Но он не был ранен. Кровь – если это была кровь – принадлежала не ему.
Он подставил дрожащую руку под кран. Вода намочила манжету рубашки, и раковина окрасилась красным. Пятно увеличилось в размере, ярко выделяясь на белой ткани.
О господи…
Так что же все-таки случилось? Почему он ничего не помнит?
В горле у него пересохло. Он проглотил две таблетки экседрина[11] и запил их стаканом воды. Потом еще одним. Несмотря на то что желудок в буквальном смысле разбушевался, его снедала невероятная, прямо-таки дикая жажда. Он страдал от обезвоживания. Опустив трясущиеся руки в раковину, он плеснул в лицо водой. Вода попала на рубашку, когда он поднял голову и уставился на свое отражение. Его глаза…
Что-то странное мелькало на самой периферии зрения и в уголках глаз. Как будто языки пламени облизывали лист бумаги, стремясь вырваться наружу. Как лицо, дрожащее и размытое за стеклом заброшенного дома.
По коже у него побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом.
Он выругался. С ним все в порядке.
Он выключил свет, одним движением погрузив ванную в кромешную темноту.
Раздевшись и расшвыряв одежду, он неверными шагами заковылял к кровати.
Маргред откинула голову на спинку сиденья и устало прикрыла глаза. Калеб оставил ее в джипе перед гостиницей и строго-настрого наказал дождаться его. Собственно, она и не собиралась перечить ему. Ей казалось, что она не сможет пошевелиться, даже если захочет.
Впрочем, нельзя сказать, что она не задумывалась о том, что с ней сталось. Беспокойство и тревога не утихали ни на секунду. Но, подобно морской птице, запутавшейся в рыболовных сетях, она не видела, что еще можно сделать, чтобы спастись. Все ее усилия пропали втуне, лишив ее и без того немногих сил. Усталость и шок обрушились на нее и погребли под собой, а жалкое человеческое тело, в котором она оказалась, более неспособно было помочь ей. Маргред медленно погружалась в благословенное оцепенение и беспамятство.
И почти погрузилась. Но когда Калеб отворил дверцу со стороны водителя, она вдруг ощутила слабое, теплое и трепетное дыхание… облегчения? Узнавания? Признательности?
Он озабоченно нахмурился.
– С тобой все в порядке?
Он просто старается подбодрить и утешить, напомнила она себе.
– Да. Я немного устала.
И от его расспросов тоже. Устала от попыток заставить ее вспомнить то, что она старательно пыталась забыть. Делала вид, что забыла.
Запах, запах демона, который не спутаешь ни с чем – ни с запахом человека, ни с запахом моря, феи или эльфа.
Голод.
Боль.
Она очень хотела забыть. И посему расплывчатые, отрывочные воспоминания воспринимала как благословение, а Калеб – как досадную помеху. Он хотел знать правду.
Но только Маргред точно знала, что он ее не вынесет.
Калеб откашлялся.
– Вот, кстати, какая штука… У нас появилась одна маленькая проблема.
Бедное, измученное сердце замерло у Маргред в груди.
Маленькая проблема?
Маленькая, даже меньше той, что на нее из темноты совершенно неожиданно набросился демон? Что вместе со шкурой она лишилась собственной личности и бессмертия? Что ее ударили по голове и оставили в этом мире стареть и умирать?
– И что это за проблема? – полюбопытствовала она.
– В гостинице нет свободной комнаты.
Она непонимающе смотрела на него.
– У них все занято, – пояснил Калеб. – Честно говоря, я боялся, что так оно и будет. У них и было-то всего девять комнат для гостей, так что теперь, когда начался сезон…
Маргред пыталась уразуметь, что он такое говорит.
– Мне же нужно где-нибудь укрыться. Хотя бы на сегодняшнюю ночь.
Ее пещеры… Но в своем нынешнем состоянии она ни за что не сможет до них добраться. В теле человека, во всяком случае.
– Нет проблем, – откликнулся Калеб. – Я отвезу тебя домой – в дом моего отца. Моя сестра приютит тебя на ночь. Так что одна ты не останешься.
– Я не буду одна. Я могу быть с тобой.
Он решительно сжал губы.
– Это не самая лучшая идея.
– Почему?
– У меня только одна спальня.
Маргред по-прежнему ничего не понимала.
– У тебя есть кровать.
– Я не хочу воспользоваться твоей слабостью. Конечно, пару ночей я могу перекантоваться и на диване, но это не выход. В долговременной перспективе, во всяком случае.
– Как раз сейчас долговременная перспектива занимает меня меньше всего, – резко бросила Маргред.
Ответом ей послужило молчание.
– Тебе наверняка понравится моя сестра Люси, – сказал наконец Калеб. – Ее все любят. Кроме того, она может одолжить тебе что-нибудь из одежды.
Упоминание об одежде решило дело.
Или, быть может, ее покорила его всепобеждающая и искренняя доброта. Его стремление поступать как должно, делать все хорошо и правильно.
Маргред еще раз критическим взглядом окинула больничный наряд, который презентовала ей врач, – свободную блузку-балахон бирюзового цвета и широченные штаны, разрисованные пляшущими розовыми медвежатами.
– Если только на ней не будет медведей.
Калеб расслабился, и напряженное выражение исчезло с его лица.
– Никаких медведей, – торжественно пообещал он и завел двигатель джипа.
Люси спала, когда в доме зазвонил телефон. Нет, во сне она видела не обычные кошмары о том, что тонет или что ее преследуют чудовища с красными глазами. Ей снилась мать. Мать, напевающая колыбельную. И песня матери негромким шепотом звучала у нее в голове подобно шороху морского прилива.
Она не помнила мать. Та уже давно не приходила к ней во сне, хотя очень долгое время – когда Люси
