бездыханным на ней. Измочаленным. Умиротворенным.
И когда он снова смог дышать, когда смог заговорить, то приподнял голову и сказал слова, которые собирался сказать давно:
– Я люблю тебя.
Маргред, оглушенная и опустошенная, лежала под ним не шевелясь, пытаясь собраться с мыслями и восстановить дыхание.
Слова Калеба теплым дождем пролились на ее сердце, согревая его.
Селки умели любить не больше, чем творить чудеса.
Он любит ее?
И что же ей теперь полагается делать?
Что она должна сейчас сказать?
– Спасибо.
Неправильный ответ. Она увидела, как оледенели его глаза, и ощутила, как он отдалился от нее, пусть даже по-прежнему оставаясь в ней.
Она облизнула губы и сделала вторую попытку:
– Ты делаешь мне честь.
– Нет, я заставляю тебя нервничать, – возразил Калеб. – Чего ты боишься?
Было трудно оставаться честной с ним, когда он лежал так, по-прежнему соединившись с ней, изучающе всматриваясь в ее лицо проницательными зелеными глазами. Ей было трудно думать, когда тело все еще содрогалось и было влажным от секса.
Она снова хотела его. Может статься, она будет хотеть его всегда. Может быть, именно этого она и боялась.
– Мы очень разные, – разомкнула она наконец губы.
– Вот почему нам так хорошо вдвоем. Как-то ты сказала мне, что я живу только разумом. Но с тобой… мне кажется, что я снова обрел свое сердце.
Те капли воздуха, что ей удалось набрать в легкие, улетучились в одно мгновение.
– Я не могу ни о чем думать, когда ты говоришь мне такие слова.
Он лукаво прищурился.
– А может, я не хочу, чтобы ты думала. Лучше скажи мне, что ты чувствуешь.
– Я… беспокоюсь о тебе, – призналась она. – Я волнуюсь из-за тебя так, как никогда и ни о ком не волновалась за семьсот лет существования.
Он оцепенел.
– Семьсот лет…
– Да. Я бессмертна.
– Но моя мать не обладала бессмертием. Ты сама говорила, что она умерла.
Он сказал ей, что не хочет, чтобы она думала. Но она буквально слышала, как с негромким тиканьем, словно часы в коридоре, крутятся мысли у него в голове.
– Ее жизнь – нынешняя жизнь – закончилась. Но поскольку она вернулась в море, то вновь возродилась в пене волн и прибое.
– Значит, для нее это было важнее собственного мужа. Важнее ее детей.
Маргред уже совсем было собралась заметить, что Атаргатис взяла с собой Дилана, но выбор, сделанный матерью, вряд ли успокоил бы чувства Калеба.
– Она была селки. – Маргред встала на ее защиту. – Мы принадлежим морю так, как никогда не сможем принадлежать никому другому.
– Она прожила рядом с моим отцом четырнадцать лет. Я думал, они были счастливы.
Увы… Маргред закусила губу, чувствуя, как в ее сердце эхом отдалась боль, прозвучавшая в его словах. Мальчишкой Калеб считал себя плодом любви, подлинного союза между мужем и женой. Предательское бегство Атаргатис не только лишило его матери, но и окрасило детские воспоминания в мрачные тона, разрушив представление о семейном счастье.
Он заслуживал большего. Он заслуживал любви.
Или хотя бы правды.
– Они были слишком разными. – Как были разными они с Калебом, с болью осознала Маргред. – Твой отец завладел телом селки. Но ее любви он так и не удостоился.
На скулах у Калеба заиграли желваки.
– Ты полагаешь, что я намерен завладеть тобой?
Он уже и так получил от нее больше, чем она когда-либо отдавала другому, даже своему давным-давно умершему партнеру. Чувства к нему переполняли Маргред, как желанная беременность, они разрастались внутри нее, и им было тесно. Она изменилась, превратившись в кого-то другого – нечто совсем другое, – кого она не узнавала.
Цепкие щупальца сомнений опутали ее сердце. Сможет ли она когда-нибудь стать той, кто ему нужен? Сможет ли дать ему больше, чем его мать отдала его отцу?
И чего ей будет стоить такая попытка?
Страх ледяными пальцами прошелся по ее груди, вытесняя последние остатки воздуха из легких. И что будет с ними, если у нее ничего не получится?
– Думаю, – осторожно сказала Маргред, – что твое место здесь, на острове. С этими людьми.
– А твое?
– Я селки, – повторила она, и эти слова прозвучали неубедительно даже для нее самой. – Океан – вот наша стихия. Его магия живет у нас в крови. Мы должны или вернуться к нему, или умереть.
– Ты не можешь вернуться. Зачем, если ты все равно умрешь?
Его вопрос больно ранил ее, вонзившись в сердце подобно отравленной стреле. И все-таки он был неверно задан.
В ту же секунду она увидела, что он и сам понял свою ошибку, увидела, как глаза его подернулись холодком, почувствовала, что его тело напряглось, как у воина, ожидающего вражеского удара.
– Если бы у тебя была котиковая шкура, – негромко спросил Калеб, – если бы ты могла вернуться в море, то осталась бы здесь, со мной?
Отказалась бы она от безбрежного простора моря и от вечности ради того, чтобы жить с этим мужчиной на суше, пока оба они не умрут?
Во рту у нее пересохло. Она не могла и не хотела отвечать ему.
И ее молчание стало для него ответом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
– Ну что же, все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Калеб, оставляя оператору полиграфа в полное распоряжение свой кабинет – единственное место на острове, которое еще не было оккупировано оперативной группой полиции штата.
Он солгал.
И уже не в первый раз за сегодняшнее утро. Но даже когда правую руку Калеба украшала манжета для измерения кровяного давления, когда к пальцам левой руки были прикреплены электроды, а грудь обнимали резиновые валики, когда цифровая аппаратура подтверждала правдивость каждого произнесенного им слова, даже тогда оператор ни за что не поверил бы в историю о семисотлетней русалке, которую преследовал демон.
Сэм Рейнолдс стоял в дверях маленькой комнаты отдыха, в которой едва помещались копировальная машина и кофейник.
– Не переживайте из-за этого, – заметил он. – После трех часов, проведенных в этом кресле, и моя родная мать обливалась бы потом. Так что мой тест вы уже прошли.
На лице Калеба отразилось удивление.
– Вы уже получили результаты анализа на ДНК? Сыщик из полиции штата лишь фыркнул в ответ.
– Где, по-вашему, мы работаем, в ФБР, что ли?
– Тогда откуда вдруг такая сердечная любовь? Разве что вы искренне благодарны мне за то, что я разрешил вам заночевать в тюремной камере вместо пляжа.
