Единому подуть — и они рассеются как дым.
Хьясси преобразился. Глаза его азартно поблескивали, голос звенел от радости, и ясно было — он радуется не только воде. Казалось, он совершенно забыл об угрозах кассара и теперь торжествовал, как победитель не то в игре, не то в ребячьей потасовке.
— Что ж, — скучно бросил Харт-ла-Гир, — ты все-таки не внял предупреждению. Что ж… Но сперва надо привести сюда Уголька, напоить и наполнить бурдюки.
Митьку, сунувшегося было к воде, напиться, он чувствительно пнул в пятую точку.
— Не смей! Сперва пьют кони, затем — свободные люди, и лишь в последнюю очередь — рабы. До сих пор, что ли, не осознал? Ну, кому сказано? Живо!
Митьке с Хьясси не надо было повторять. Сорвавшись, они полетели на место стоянки, где понуро ждал их не подозревающий о нежданном счастье Уголек.
Когда шли обратно, ведя в поводу коня, Митька шепнул парнишке:
— Зачем ты про Единого говорил, и про идолов? Теперь господин тебя накажет. Ты его сильно разозлил, когда про Высоких Господ начал. Я это давно уже своей шкурой понял.
Хьясси поежился.
— Знаю… Только оно как-то само получилось. Я про все забыл, потому что Единый… когда Он с тобой говорит, ты после про все забываешь, и все вокруг как ненастоящее.
— Ладно, — хлопнул его Митька по плечу, — глядишь, и обойдется. Может, пока мы ходим, он водички попил, успокоился.
— Да ты что? — поднял на него глаза Хьясси, — он же кассар. Они все такие, раньше своего коня пить не будут. Это же честь уронить. Эх, если бы они к рабам относились, как к коням…
Митька промолчал, вспомнив очерченный мечом круг, и льющуюся темную кровь Искорки…
Харт-ла-Гир нетерпеливо расхаживал возле ручья, ожидая мальчишек.
— Где вас только носило? — недовольно бросил он. — Ползете как земляные черви.
Уголек повел ноздрями, встрепенулся, радостно заржал и быстро зашагал к ручью. Опустил шею, с шумом втянул темными губами воду — и забулькал, зафырчал. По его коже прокатывались мышцы, и видно было, что он пребывает в таком теплом счастье, которого ни за что не понять человеку. Даже истомившемуся от жажды.
Казалось, Уголька невозможно было оторвать от живительного потока, и он будет наслаждаться вечно. Но это лишь казалось — Харт-ла-Гир, что-то прикинув, подошел к коню и решительно потянул его за повод. Недовольно покрутив мордой, Уголек издал горлом короткий звук, но подчинился, видимо, понял, что с хозяином спорить без толку. Махнув хвостом, он убрел в сторону, к зарослям кустов. Тогда лишь кассар сам склонился над водой.
В отличие от коня, Харт-ла-Гир не фыркал и не плескался. Сделал несколько глотков, потом умыл лицо, вздохнул.
— Можете пить, — негромко разрешил он ребятам. — Но немного. Иначе развезет, а нам еще идти и идти.
Митьке это показалось неразумно. Зачем? Наоборот, надо здесь лежать, возле ручья, отдыхать от жажды, от висевшего за плечами страха. И куда его несет? В крепость Айн-Лиуси? Ну так не беда, если заявиться туда днем позже. Теперь, когда водой они обеспечены всерьез и надолго, можно бы и расслабиться.
Вода! Сказать, что она была вкусной — это все равно что смотреть цветную картинку на черно-белом мониторе. Никакую колу, никакое пиво он не пил с такой солнечной радостью, как эту холодную до ломоты в зубах, прозрачную как весеннее небо влагу.
Хьясси, стоявший чуть ниже по течению, видимо, испытывал те же чувства. Когда он наконец оторвался от воды, на лице его расплылась безмятежная, светлая улыбка.
— Ну а теперь, мальчик, — ядовито произнес кассар, — пришло время тебя наказать. За твои насмешки над Высокими Господами, даровавшими нам воду, за дерзость и безумие.
Хьясси дернулся, и улыбка его начала тускнеть, точно лампочка, когда в сети падает напряжение.
— Пойди вон к тем кустам и выломай прут, — велел Харт-ла-Гир.
…Митька закусил губу, исподлобья глядя на кассара. Его так и подмывало закричать, бросить в лицо этому садюге гневные слова, а то и попросту боднуть головой в живот. Но он вовремя вспомнил о судьбе юноши-разбойника. И молча слушал, как свистит, рассекая воздух, гибкий прут, и тоненько, отчаянно визжит Хьясси. Тот самый Хьясси, который только что спас их всех — теперь у Митьки пропали последние сомнения. Он отчего-то совершенно точно знал: ручей создала не слепая случайность, и уж тем более не мрачные кассаровы боги. Как это он говорил? «…сказал мне дотронуться ладонью, и я дотронулся…» А еще раньше ему мама во сне говорила, что вода найдется. И в самом деле, какие же сомнения, если сказала мама?
Потом кассар отбросил измочаленный прут и велел Хьясси отправляться на старую стоянку, за оставленными там пожитками. Всхлипывая, пацан убрел в травяные дебри.
— Не смейте больше его бить! — твердо произнес Митька, разбив наконец молчание. — Я вам не позволю! Он же маленький!
Харт-ла-Гир повернул к нему усталое лицо.
— Можно подумать, ты мне хозяин. Не позволишь? Да кто тебя спрашивать будет?
— Будете его бить — я убегу. Или убью себя, — сумрачно пообещал Митька.
— Не убежишь и не убьешься, — спокойно возразил кассар. — Теперь тебе есть что терять, теперь ты уже о многом знаешь. Ну как, пожертвуешь ли возвращением домой ради вот этой своей минутной прихоти?
Митька отвернулся.
— Это не прихоть, — вздохнул он, глядя на траву. — Ну нельзя же так! Почему вы тут все такие жестокие?
— А что, — удивился Харт-ла-Гир, — ваш Круг менее жесток? Только ответь честно.
Митька промолчал. Крыть и впрямь было нечем. Сталин, Гитлер, Афган и Чечня, взрывы, бандиты, маньяки, небоскребы, олигархи там всякие, да и попросту — гопота, отморозки… Измайловский парк, и сам он, отламывающий гибкую березовую ветку… Блин…
— Ну и все равно… Мы хоть понимаем, что так нельзя, а здесь у вас вообще один беспредел, — тоскливо отозвался он, упорно глядя вниз.
— Беспредел? — хмыкнул кассар. — Интересное ты слово придумал… А знаешь ли, что на моем месте сделал бы любой другой, услыхав из уст раба хулу на Высоких Господ?
— Ну и что, благодарить вас, что ли? — сплюнул под ноги Митька. — Все равно это жестокость, а больше или меньше — не такая уж и разница. Вот побывали бы вы в его шкуре… И вообще, если вам приятно его бить, лучше меня бейте, а его не трогайте.
Кассар тяжело повернулся к нему, задумчиво оглядел с ног до головы.
— Мне никого не хочется бить, — наконец сказал он сухо, — но есть вещи, которые спускать нельзя. Никому. А кроме того, Митика, не накажи я этого ребенка — и у него тотчас бы возникли совершенно ненужные вопросы. Ибо это было бы более чем странным. Как же ты до сих пор не можешь понять?
— Да вот, значит, такой я тормоз, — упрямо ответил Митька. — Но я вас предупредил. Если еще раз его отлупите — я ему все расскажу, и про себя, и про вас…
— Тогда мне придется его убить, — просто сказал кассар. — А этого так не хочется делать…
23
И вновь была ночь — тихая, бескрайняя как степь. Все так же холодно поблескивали огромные чужие звезды, все так же заунывно трещали кузнечики. Иногда прокатывался по верхушкам трав осторожный ветерок, порой где-то вдали слышался сдавленный писк — видать, охотился кто-то мелкий, уменьшая поголовье здешних сусликов.
