все равно, Ты этому пацану помоги, отведи от него всякие беды, чего тебе стоит, раз, пальцем шевельнул, и все дела. Ты не смотри, что это я тебя прошу, пускай я и плохо верю, и вообще злой, Ты на него смотри, он-то хороший, и поэтому не ради меня… но мне ты, кстати, тоже помоги, мне тут все осточертело, я домой хочу, на Землю. Разве я слишком многого прошу? Я больше не буду, как раньше… с этими безбашенными, с Илюхой и Санькой… Я им морды набью… Я, может, даже тройки все исправлю…» Он невесело ухмыльнулся. Чушь какая-то из него лезет. Тройки, двойки… Как малыш-детсадовец, поставленный в угол. Разве о таком разговаривают с Богом? С Богом, который создал все миры, который видит и знает все. С таким Богом нужно говорить как-то иначе, как-то возвышенно. Но возвышенно не получалось, ничего кроме «помоги ему» и «я больше не буду» в голове не возникало.
И пока завтракали, пока собирались в путь, и уже после, на дороге, Митька все повторял эти слова, как будто крутил без конца на старом проигрывателе поцарапанную пластинку.
В деревню пришли еще засветло. Солнце еще висело над неровной чередой холмов. Кассар сказал, что там, за холмами, уже кончается степь и начинаются леса. Все-таки север есть север. Правда, жара точно такая же, как и раньше — бешеная жара, неземная. Нет, ясное дело, и на Земле есть места похлеще, всякие там экваторы, тропики, пустыни Сахары… Только Митька дальше Хвостовки не бывал. Ну, ездили с классом в Питер, но это вообще не то.
Как и раньше, сперва потянулись поля, где росло что-то серо-зеленое, невзрачное, потом ноздри уловили дым, а уши — собачий лай. Уголек встрепенулся, повел ушами, коротко заржал.
— Кобылу, что ли, почуял? — кассар ласково похлопал коня по мускулистой шее. — Ничего, потерпи, все тебе скоро будет… И зерно, и питье… Эй, вы, — обернулся он к ребятам. — Что тащитесь, как скелеты на веревке? Скоро уже придем.
И в самом деле, пришли скоро. Показался впереди частокол, а за ним — соломенные крыши домов. И конечно, как и всюду, были тут огромные, окованные медными полосами ворота. Настежь открытые, ждущие гостей.
Стражники, какие-то помятые и заспанные, оказались на своем месте. Получив от кассара мелкую монету, они лишь поклонились и лениво махнули — проезжайте, мол, благородный господин. Даже имени не спросили.
У первого же встречного мужика Харт-ла-Гир выяснил, что постоялый двор тут имеется, вон по той улице, и дальше направо, до высокого дерева. Там и будет.
Там и оказалось. Низкое, нелепой формы строение, стены местами глиняные, местами бревенчатые, зато крыша не соломенная, как повсюду, а покрыта обожженными глиняными плитками. Признак зажиточности, понял Митька.
К основному зданию лепились беспорядочно натыканные сарайчики, пристроечки, навесы. Площадь оказалась тщательно выметена, а к входной двери вело высокое, с резными перилами крыльцо.
Сейчас же выбежал поинтересоваться вертлявый парнишка — видимо, слуга. Выслушал, почтительно поклонился и убежал наверх, за хозяином. Тот не заставил себя долго ждать, явился — пожилой, опрятный, с ухоженной седой бородкой. Не задавая лишних вопросов, он велел слуге увести Уголька на конюшню, а благородного господина пригласил подняться в комнату, приличествующую его положению, отдохнуть и перекусить с дороги.
— Благодарю, любезный, — благосклонно кивнул ему Харт-ла-Гир. — Позже зайди, есть о чем потолковать.
Это насчет Хьясси, догадался Митька. Но что поделать — пришлось опустить голову и вслед за кассаром подняться по скрипучей лестнице наверх.
Здесь было куда лучше, чем в вонючем клоповнике, где им с кассаром пришлось ночевать после подземного хода. Во-первых, чисто. Никакой тебе гнилой соломы, никакой живности. Светлые деревянные стены, выскобленный дощатый пол. Большая кровать на низких ножках, скромный столик, резное кресло. Видимо, комнату специально держали для благородных посетителей.
Кассару принесли обильный ужин — тушеное с овощами и травами мясо, какие-то салаты в глубоких мисках, огромная, с колесо детского велосипеда, хлебная лепешка. И, разумеется, непременный кувшин вина.
Пока Харт-ла-Гир насыщался, Митька стоял сзади и то отламывал ему хлеб, то подливал в кубок вина. Хьясси сидел в углу на корточках и голодными глазами смотрел на господскую трапезу. Митька незаметно подал ему знак — не волнуйся, мол, и нам достанется. Не буйвол же кассар, в самом деле, чтобы все это смолотить.
И в самом деле, пришел наконец и их черед. Харт-ла-Гир снисходительно кивнул мальчишкам — жрите, мол.
Но не успел Митька проглотить и кусочка лепешки, как раздался почтительный стук в дверь. Увы, предчувствие его не обмануло — это и впрямь оказался благообразный хозяин.
— Вы хотели поговорить, благородный господин? — слегка наклонив седеющую голову, поинтересовался он.
— Совершенно верно, любезный. У меня есть для вас интересное предложение. — Он сделал небольшую паузу. — Эй, Митика, сходи-ка на конюшню, взгляни, как там Уголька устроили!
— Устроили в лучшем виде, — вежливо, но с достоинством заметил хозяин. — Нечего и смотреть.
— А все же пускай сходит, — заявил кассар. — Как говорили древние, доверяй, но проверяй.
Митька вздохнул и понуро потащился вниз. Все было ясно. Харт-ла-Гир щадит его чувства, не хочет при нем торговаться. Ну и ладно… Не устраивать же в самом деле крик.
Здешняя конюшня размещалась в отдельном, недавней постройки здании. Бревна еще не успели потемнеть. И откуда в степи бревна? Разве что возят с севера, где начинаются леса? Дорого, небось, стоят.
В конюшне было мрачновато, солнце ведь уже успело закатиться, и даже горящий у дверей факел лишь подчеркивал сгущающиеся сумерки. Шуршала под ногами солома, кто-то шебуршился в ней — не то мыши, не то вездесущие клопы. Надо будет потом Уголька тщательно осмотреть, подумал Митька. Не покусали бы.
А легкий на помине Уголек заржал из дальнего стойла — узнал своего. Интересно, как он узнает — по шагам или по запаху?
Кстати, Уголек здесь был далеко не единственным постояльцем. Едва ли не десяток лошадей торчали в стойлах, скучно вздыхали, прикладываясь порой к кормушкам. Это что же, нежданный наплыв постояльцев? В глухой деревушке? Или это все хозяйские кони? А зачем ему столько? Причем ведь лошади- то не крестьянские, не унылые, широкие в кости тяжеловозы. Митька уже помаленьку научился разбираться в подобных вещах. Нет, кони подстать Угольку, высокие, поджарые. На таких кассары ездят. Или воины.
— Сейчас, малыш, — негромко шепнул он в темное пространство конюшни. — Сейчас я к тебе подойду.
Но не получилось. Серые тени неожиданно метнулись с боков, кто-то потный навалился сзади — и тут ослепительная боль затопила сознание. Казалось, на его затылок обрушилась дубина сказочного тролля, Митька мгновенно потерял дыхание, и даже вскрикнуть не получилось. Разом нахлынула тьма, закрутила в своей бешеной воронке, потащила куда-то в узкие, странные ходы. Мыслей не было — их раздавили, словно елочные игрушки наглым сапогом, и перед тем, как все растворилось в черной пустоте, мелькнуло лишь одно — может, теперь кассар не станет продавать Хьясси? Теперь-то зачем?
24
Людей не было — только голоса, гулкие, тяжелые, усиленные каменными сводами. Впрочем, об этом Митька лишь догадывался, в плотной тьме ничего не разглядишь. И ничего не понятно. Куда, зачем? Вот боль в стянутых грубой веревкой запястьях — это не требовало пояснений. И то, что ноги не достают пола, а руки вывернуты за спиной и мучительно ноют в суставах — тоже было печальной правдой. Это что же, на
