так получилось, что сперва деньги, потом гаданье.
— Сын знал о том, что вы берёте с людей?
— Ну, — замялась она, — говорить-то я ему не говорила, но сам не маленький, мог и сообразить.
— И что же, не отказывался гадать?
— Иногда бывало. Начнёт канючить — я им что, нанялся, некогда мне и всё такое. Но у меня с ним разговор в таких случаях короткий. Ремень отцовский из шкафа выну, стегану пару раз — и всё, никаких капризов. Как миленький шёл и делал что надо. Да и люди — те не от хорошей жизни приходили. Видать, жалко ему становилось.
А вот жалел бы он их меньше, — мелькнула у меня циничная мысль, — глядишь, и не пришлось бы сейчас маяться. Об этом я, понятно, говорить не стал, поинтересовался совсем другим:
— Хорошо, а какова во всём этом роль Елены Кузьминичны?
Вера Матвеевна пожевала губами.
— Так вот, значит, в чём дело… Ну ладно, раз уж так получилось, расскажу. Она же, тётя Лена, с мамой моей покойной дружила, не чужой, понимаете, человек. Ну, конечно, знала про Мишкины способности. Она и предложила прошлой зимой. Мол, дело-то опасное, пойдут слухи, мало ли что… Обезапаситься надо от случайных людей. Ну, договорились мы, что я сама никого приводить не буду, она клиентов станет искать и присылать. Понятное дело, не за так, платила я ей коечто.
— Нескромный вопрос — сколько именно? — прервал я Веру Матвеевну. Интересно потом будет задать тот же вопрос бабусе. Хотя, если кто и задаст, то уж точно не я. Раскручивать этот сюжет придётся коллегам из следственной части.
— Да десять процентов, по-Божески, — нехотя поведала тётка. — И ей неплохо, к пенсии прибавочка, и нам. Как мы с ней условились, так люди часто стали приходить. Это она и придумала, насчёт Матвея Андреича, между прочим.
Я мысленно присвистнул. Ай да церковная служительница, ай да тихая мышка-пенсионерка. Интересными сторонами поворачивался сейчас наш с нею утренний разговор.
— Только вот уже с апреля у нас размолвка получилась, — невесело продолжала Вера Матвеевна. — Мало ей показалось, ну, начала зудеть — наживаешься на мне, Верка, без меня ни один бы хрен к тебе не пришёл, и за все труды — десятая часть, обкрадываешь тётю Лену. Потом, говорит, откуда я знаю, сколько на самом деле ты с них берёшь, я, говорит, сама буду им цену называть и с этих денег свою долю посчитаю. И не десятую, а треть, потому что иначе грабёж получается, издевательство над беззащитной старухой. Ну не наглость, а? Ни за что такую прибавку имела, и чем больше имела, тем шире рот! Погнала я её, конечно, не интересны мне такие условия, мне, получается, за гроши сыном рисковать, — она прерывисто вздохнула и вновь по её щекам побежали едкие злые слёзы. — В общем, с апреля никто не приходил насчёт гаданья. Видно, ждала тётя Лена, когда я на брюхе приползу и на всё согласная буду. Я уж решила, всё, кончился доход. Даже удивилась, когда вы пришли. Думала, беда у человека, как не помочь.
— Что поделать, работа у меня такая, — хмыкнул я, разглядывая трещины в половицах. За время разговора я, похоже, запомнил их расположение наизусть. Точно извилистые ходы в Сарматских каменоломнях, там лет пять назад любили собираться Взыскующие Мрака. А мы, практикантытретьекурсники, любили наблюдать за похабными бдениями «мрачников». Грех, конечно, и понимали мы, что грех, но дурные были, зелёные. Да и начальство чётко задачу поставило. Зачёт опять же надо было зарабатывать. Ох, и насмотрелся я тогда…
— Всё равно кончилось бы ваше предприятие, раньше ли, позже, — изобразил я голосом участие. — Всё и хуже могло получиться, уж поверьте.
— А скажите… Что теперь-то с ним будет? — потеряно спросила Вера Матвеевна. — Тюрьма?
— Ох, ну и заварила ты кашу, тётка, — не сдержавшись, сплюнул я на немытый пол. — Вы тут, в провинции, совсем, что ли, одичали? Не знаете законов, по которым живёте? Или что Держава, что плутократы, что красные — всё один хрен? Вы сами-то православная? — задал я совсем уж идиотский вопрос.
— А то как же! — с готовностью подтвердила Вера Матвеевна, — каждое воскресенье на службу…
— И, однако же, элементарных вещей не понимаете. То, чем с вашей подачи занимался Михаил, называется оккультной практикой. По-простому говоря, колдовством. Такие вещи сам по себе человек не может делать, своей силой. Значит, бесовская поддержка, до поры до времени дураку-оккультисту незаметная. Как вы думаете, православная держава может такие дела допускать? По 209-й статье они проходят. И не будь этой статьи — может, половина народа погибла бы от тёмных воздействий. Я понимаю, жалко пацана, но и других-то жалко! А что касается вашего, — перевёл я дыхание, — надеюсь, особо тяжёлых последствий всё же не будет. Болезнь мы застали на ранней стадии. Ну, года три послушания в спецмонастыре, там, конечно, порядки строгие, но ничего, не загнётся. Потом, естественно, на учёт в местном УЗВ его поставят. Ну, ограничения всякие, в паспорте пометка будет. Не на любую работу возьмут, и учиться тоже кое-где не сможет. Вы бы лучше не том думали, а о душе его бессмертной. Ведь чуть не погибла, а теперь есть шанс вытащить. Вот так-то, Вера свет Матвеевна.
Она судорожно сглотнула, думая что-то сказать, но промолчала. Я бросил взгляд на часы. Пора завершать этот глупый разговор, всё равно больше ничего толкового она не сообщит. А интересоваться полученными за гаданье суммами — зачем это теперь? Не хватало ещё, чтобы заставили возвращать. В государственную казну, естественно. А что, вполне могут. Имущество опишут, и куда она денется с пятилетним ребёнком? В интернат ведь сдавать придётся. Такого маленького… Иначе ведь не прокормит. Ещё неизвестно, что там с Мишкой будет. Одно дело — рыдающую тётку утешить, а другое — как по правде всё сложится. Три года в спецмонастыре — это в идеале. А то могут предосторожности ради и пожизненный срок запаять. Тем более что несовершеннолетний, значит, не городским судом дело пойдёт, а через нашу узевешную судебную часть. А там же такие перестраховщики обосновались! Один подполковник Попов чего стоит… Между прочим, весьма возможно, и саму Веру Матвеевну привлекут по 209-й. Участвовала в преступном сговоре? — участвовала. Деньги с гаданий имела? — и ежу понятно.
В принципе, нас, оперативную часть, такие детали волновать не должны. Наше дело — пресечь оккультную практику, а кому какой срок навесят, на то другие коллеги имеются. Из этого следует простой вывод — можно в протоколе о деньгах и не писать. В конце концов, чем я рискую? Даже если следователи пойдут мотать клубочек — ну, недожал поручик Бурьянов, не сумел расколоть упрямую тётку. Потому что не его это дело, этого он не умеет. И вообще по «методике допроса» в своё время едва тройбан вытянул. Пускай уж лучше с автоматом за сатанистами гоняется.
— В общем, так, Вера Матвеевна, — кашлянув, подвёл я итог разговору. — Зла я вам не желаю, ситуация ваша понятная, одинокая мать, ребёнок дошкольного возраста. Но и служебные свои обязанности должен выполнять. Поэтому сделаем вот что. В протоколе я опишу всё, кроме финансовых дел. Дескать, ваш сын гадал бесплатно, люди сами как-то на него выходили, или, допустим, вы их с Мишкой сводили, по наивности, не зная, зачем. Про Елену Кузьминичну упоминать не будем, да и сама она, скорее всего, тройным узлом язык завяжет. Тем самым натягивается формулировочка: «неумышленная оккультная практика без извлечения доходов». Немногим лучше, но всётаки лично вас в покое оставят. Конечно, обещать ничего не могу, это уж как пойдёт следствие, но первичный протокол сделаю. Поверьте, мне и в самом деле неприятно, что всё так вышло. Ладно, распишитесь вот здесь в нижнем углу, и до свидания.
Оказывается, пока я общался с Верой Матвеевной, сумерки плавно перетекли в ночь. Воздух не спешил расставаться с накопленным за день теплом, но уже не было того унылого, одуряющего зноя, что сегодня едва не свёл меня с ума. Душистые ароматы каких-то невидимых цветов навевали совершенно неуместное сейчас лирическое настроение, крупные переливчатые звёзды, дрожа, касались моих ресниц тонкими острыми лучиками. Млечный Путь вытянулся вдоль небосвода скрученной жгутом простынёй, в столице такого не увидишь, ещё бы — освещение достойное мегаполиса. А тут на всю улицу Заполынную пять фонарей, из которых исправны три. Ну ладно я, научили в темноте ориентироваться, но местные-то жители как? Впрочем, они спят, местные.
Наверняка и Никитич уже лёг, и когда миссия моя кончится, как бы не пришлось стучать в окно, напоминая усталому экссторожу о своём существовании. А может, и не спит Никитич, тревожится — куда подевался непутёвый парень Лёха? Так вот если подумать, обо мне давно уже никто особо не тревожился.
