Не о поручике Бурьянове, не о прихожанине Алексее, а просто обо мне. Разве что тётя Варя, ну, может быть, ещё и Григорий Николаевич. Ну, друзья, конечно. Хотя и они — малость из другой оперы. Ну, положим, Валька.
Впрочем, Валька вряд ли. Уже вряд ли. Надо же смотреть фактам в лицо — наши отношения идут по убывающей. Та её фраза, видимо, была не такой уж и шуткой. «Ты после работы руки моешь?» Чувствуется папино воспитаньице. Максима Павловича факт Возмездия отнюдь не радует. Это же без всякой оптики видно. И подчёркнутая вежливость со мной — цветочек с той же полянки. Но у них обоих — и у папы, и у дочки — иногда всё же прорывается. Отсюда и насчёт рук. Да, именно тогда, с того снежного февральского дня всё у нас и пошло вкривь и вкось. Хотя, может, и с самого начала так было, прав Серёга, я же в таких делах телёнок.
Так что Валька сейчас обо мне не дёргается.
Впрочем, и чего дёргаться? Вот идёт по ночной улице поручик Бурьянов, задержавший опасного тринадцатилетнего оккультиста в измазанной соком футболке и мятых шортиках. Допросивший сейчас его маму и вскоре имеющий снять первичные показания с самого преступника. Что угрожает исполнительному поручику? Разве что ноет у него зуб, не считаясь с наличием пломбы? Но это поправимо.
Хорошо я днём всё же поинтересовался, где тут местная управа, не пришлось плутать. Минут через десять я уже поднялся на высокое крыльцо и потянул на себя тяжёлую дверь. В ноздри сейчас же шибануло чем-то кирзовым, чем-то казённо-кислым. Сразу родной интернат вспомнился.
Скучающий дежурный оживился при виде столичной штучки. Видимо, давешние городовые успели уже в подробностях пересказать события.
— Ну, как дела в столице? — поинтересовался он, наполовину перевалившись худосочной грудью через барьерчик.
— Вчера вроде как стояла на месте, — сухо отозвался я. Вот уж на что меня сейчас не тянуло, так на тупой трёп в занюханной ментовке. Как была ментовкой при красных и при плутократах, так и осталась. Полицейская управа, как значится на чёрной вывеске — нет, на сей уровень здешняя контора не тянула.
— Чаю не желаете? С липовым мёдом, — от щедрот предложил дежурный, указывая глазами на электрический чайник и аппетитно глядящуюся янтарного отлива банку.
— Спасибо, в другой раз как-нибудь. — Ну достали меня в этом городе с гостеприимством. Особенно если первый день вспомнить. — Мне, господин капрал, надо снять первичные показания с мальчишки. Куда вы его засунули?
— А пойдёмте, покажу, — вылез дежурный из перегородочки. — Вы прямо там трясти его будете?
— Допрашивать, капрал. Не знаю, как здесь, а у нас в Управлении не трясут, а именно что допрашивают. Тихо и вежливо. Так что ведите.
Пыльным коридорчиком добрели мы до железной двери с откидным глазком и привинченной табличкой «12», дежурный поковырялся ключом в замочной скважине, и дверь поехала внутрь.
— Спасибо, господин капрал, ваша помощь пока не требуется, — бросил я через плечо. — Ступайте в дежурку, я скоро подойду, тут дел-то на три копейки.
Когда дежурный, обиженный такой холодностью столичного выползня, ушаркал восвояси, я притворил за собой дверь и огляделся.
Квадратную камеру заливал яркий свет лампочки под потолком. Не будь она забрана в решётчатый колпак — свет и вовсе резал бы глаза. А помимо лампочки, тут имели место откидная полка-кровать, привинченный к полу табурет. Вот и вся обстановка, не считая, конечно, забравшегося с ногами на кровать Мишки. Тот исподлобья глядел на меня, не поднимая головы.
— Извини, Михаил, что так получилось, — начал я, усаживаясь на табуретку. — Не лучшее место для разговора, да что теперь поделать… В общем, я должен, выражаясь юридическим языком, снять с тебя первичные показания. Понятно?
Мишка подумал и неопределённо мотнул головой.
— Это значит, написать протокол допроса. О том, как ты занимался гаданием. Имей в виду, что врать тебе смысла не имеет. Любой следователь, который прочитает эту бумагу, сразу поймёт, где ты лапшу на уши вешал. И подумает, ясное дело: раз врёт, значит, есть что скрывать, значит, надо на полную катушку его раскрутить. Так что, понимаешь, от первого протокола многое зависит. Он, можно сказать, определяет ход твоего дела. Поэтому не ляпай ничего наобум, подумай, прежде чем отвечать. Усвоил?
— Да, — угрюмо подтвердил Мишка, по-прежнему не глядя мне в глаза. — За что вы меня арестовали? Я что, украл чего-нибудь, убил, да?
— Задержан ты, Миша, по 209-й статье уголовного кодекса, — устало протянул я. — И ведь ты об этом уже слышал. Ну хорошо, могу повторить. 209-я статья — это оккультная практика с целью извлечения дохода. Гадания твои — это и есть оккультная практика. А доход извлекала мама, беря с каждого клиента беленький такой конвертик. Или тебе об этом ничего не известно?
— Откуда я знаю, чего у них там с мамкой было, — буркнул Мишка. — Я её не спрашивал, а сама она не говорила.
— И тебе никогда не приходило в голову, что работаешь не за бесплатно? — недоверчиво возразил я.
— Ну, не знаю… Иногда, наверное, думал. Велик в прошлом году мамка купила, а раньше всё кричала — нет денег, нет денег, зарплата маленькая, и не проси. Ну, я тогда и подумал, может, кто ей чего и платит.
— Значит, я пишу, что ни о какой плате ты не знал. Клиенты приходили к тебе сами, или мама их приводила?
— Когда как, — пожал Мишка плечами. — Сперва, наверное, они с мамкой всё-таки говорили, потом уж она меня в сарай посылала.
— Значит, так и запишем. Откуда узнают о тебе клиенты, не интересовался. По доброте душевной не отказывал их просьбам. Так? И не думал, конечно, что бесовским делом занимаешься…
Мишка вытаращил на меня глаза.
— Это почему? Я же ничего такого не делал, наоборот, людям помогал.
— Угу, — хмуро заметил я. — С этого многие начинали. А рассказать тебе, чем они кончали? Приходилось слышать про человеческие жертвоприношения, про свихнувшихся навсегда людей, поигравших в эти игры? Такое слово слышал — бесноватые?
— Так я что, тоже?
— На пути к этому, — обрадовал я мальчишку. — Никогда не задумывался, откуда твои способности взялись? Человеку ясновидение не под силу. Любо Господь даёт, либо нечистый. Но Господь прозорливость святым подвижникам даёт, всею своей жизнью послуживших Богу. А ты, скажешь, такой? Грехов, что ли, нет? Значит, откуда твои способности, догадываешься? Сатане как раз выгодно, чтобы до поры до времени ты о нём не подозревал, чтобы думал, будто своими силами обходишься. А потом захочешь большего, а сил-то и не окажется. Тогда придётся кланяться бесам, чтобы помогли. И найдутся рядом такие, кто подскажет, как это сделать. И получится, что православный мальчик Миша станет сатанистом. И уже не помогать людям ему придётся, а гадить. Ты хоть в церковь-то ходишь?
— Редко, — признался Мишка. — По праздникам мамка заставляет.
— И конечно, накануне на всенощной исповедуешься?
Мишка настороженно кивнул.
— Ни разу не приходило в голову батюшке про свои гадания рассказать?
— А зачем? — он упрямо мотнул вихрастой головой. — Я же не думал, что это нельзя. Вот вы сейчас говорите — грех, сатанисты, жертвы… А я ни про чего такое не слышал.
— Однако же помалкивал о своих делах, так? Конспирацию вы с мамой придумали, пусть и идиотскую, но таились же, да? Значит, совесть всё-таки была нечиста?
— Да при чём тут совесть? — вздохнул Мишка. — Мамка просто не велела трепаться, сказала, если пойдут разговоры всякие, то бед не оберёшься. Вот и всё.
— А ты, конечно, не поинтересовался, какие именно беды? Ладно, теперь уж прошлого не вернуть, о будущем думать надо. Скажи-ка лучше, когда впервые у тебя это проявилось, и как. Не спеши отболтаться,
