Неронова: ставши старцем Григорием, Неронов не изменился, а по прежнему во всех случаях проявлял и прежний задор, и неуступчивость, и ненависть к патриарху, и прежнее желание играть в обществе видную и прямо шумливую роль. Монашество оказалось бессильным переделать неспокойную натуру Неронова и направить его энергию и помыслы в другую сторону. В виду этого миротворческие стремления Стефана по отношению к Неронову не удались, но за то они, в известной степени, удались по отношению к другому лицу,—патриарху Никону.
Если Неронов впоследствии говорил Никону патриарху «протопоп Стефан за что тебе враг стал? Везде ты его поносишь и укоряешь», то на это заявление Неронова следует смотреть как на преувеличение, как на выражение желания Неронова показать, что Никон не только преследовал его Неронова, но даже ругал и поносил такого уважаемого и почитаемого всеми человека, каким был Стефан Вонифатьевич. Стефан, как миротворец, сохраняя постоянно дружеские отношения с Никоном, в тоже время дружил с Нероновым и его друзьями, всячески усиливаясь примирить их с Никоном и его реформаторской деятельностью, а Никона побудить к более кроткому и снисходительному отношению к ревнителям. Возможно, что суровому и нетерпеливому Никону иногда было неприятно это миротворческое вмешательство Стефана, это его стремление щадить и по возможности извинять своих друзей, и он дозволял себе, по обычной ему несдержанности, выражать иногда свое неудовольствие на Стефана, что подхватывалось Нероновым и его сторонниками и нарочно выставлялось потом, в видах повредить Никону, как проявление его вражды к Стефану. B действительности же никакой вражды к Стефану Никон не имел и даже более: Стефан и на Никона оказывал сдерживающее и смягчающее влияние и Никон, благодаря Стефану, стал потом терпимей и снисходительней. Мы видели, что Стефан всячески усиливался примирить Неронова с Никоном, но умер, не достигнув этой цели. Очень вероятно, что Стефан, перед смертью, взял с Никона обещание примириться с Нероновым, если тот пойдет хотя бы сколько-нибудь на уступки. И действительно Никон, уважая память Стефана, решился идти на примирение с Нероновым. Очень любопытны и характерны, для обоих заинтересованных сторон, некоторые обстоятельства этого примирение, поскольку они связаны с личностью Стефана. Неронов, после своего пострижения в монахи, пробыв некоторое время в Москве у Стефана, отправился на житье в Игнатьеву пустынь. Но так как Никон его разыскивал, то Неронов, скрываясь, переходил с места на место. В это время в Москве умер Стефан, и Неронов, получив весть о его смерти, явился в свою пустынь, «и моли Иоанн духовную братью, да в царствующий град Москву, на гроб к отцу Савватию (т. е. Стефану) того отвезут проститися: зане отец Савватий представися, Григорий же (Неронов) бегая живяше и не сподобися последи се целовати любезнаго ему друга и брата, и во многих слезах бяше сицевых ради; духовная же братия готови исполнити прошение его, и елико той хотяше, делом исполняху.» Неронов прибыл в Москву и здесь между ним и Никоном произошло примирение, причем Никоне, несмотря на задоре, несдержанное и грубо-неприличное поведение Неронова, отнесся к нему в высшей степени сдержанно и ласково-милостиво. Между прочим Неронов просил Никона назначить ему место, где бы он мог проживать во время своего пребывания в Москве. Никон, имея в виду близкие отношения Неронова к Стефану, зная, может быть, что и в Москву-то он прибыл, если верить его заявлениям, собственно за тем, чтобы плакать на гробе своего «друга и брата», предложил ему жить в Покровском на убогих дому монастыре, где была могила Стефана. Но Неронов не понял всей деликатности предложения ему Никона жить в Покровском монастыре, он грубо отвечал патриарху: «далече, великий святителе; где мне от тебя поближе; потому что человек я древний, бродить не могу. Изволь пожаловать на Троицком подворье побыть». И патриарх рек: «ино-де добро», и Неронов поселился на Троицком подворьи, а не в монастыре Стефана. Но если Неронов не хотел, хотя бы временно, пожить при гробе своего друга и брата Стефана, а предпочел поселиться поближе к двору и патриарху, чтобы быть на глазах у сильных мира сего; за то Никон, с своей стороны, не забывал умершего Стефана, с уважением относился к его памяти, заботился о построенном им монастыре[76], посещал его могилу, на которой, конечно и не раз, плакал. В записке о жизни Неронова рассказывается: «генваря в 14 день (1657 г.) патриарх Никон приехал в Покровский монастырь, что на убогих дому, идеже лежат мощи отца Саватия, и быв у гроба старцова, пошел к строителю старцу Кирилу в келью. И в келее, обычно благословение и мир дав, седе, покивая же главою и плача, глаголя: «старец Григорий!» Старец (т. е. строитель Кирилл) вопрошая его, глаголя: владыко святый, что вина плачу, его же ради зело плачеши? Патриарх же ничто же рече строителю, но, плакався довольно, отъиде»[77]. О чем именно плакал Никон на гробе Стефана, — мы не знаем. Но судя потому, что Никон, плача, говорил: «старец Григорий!» можно с вероятностью заключать, что тяжелое душевное настроение Никона создалось его примирением с Нероновым, которое, как он ясно видел, не смотря на всю сдержанность и уступчивость с его стороны, не удалось, так как Неронов по-прежнему питал к нему полное нерасположение и готов был всячески вредить ему. Никон, приезжая плакать на гроб миротворца Стефана, отдавал, вероятно, дело своего примирения с Нероновым, на суд умершего Стефана, так усиленно всегда об этом заботившегося. Во всяком случае, плакать на могилу Стефана приезжал не Неронов, а патриарх Никон, и это уже одно говорит за его всегдашние близкие отношения к Стефану, за его любовь и глубокое уважение и почтение к нему. О вражде патриарха Никона к Стефану не может быть, при указанных обстоятельствах, и речи.
Никон, не смотря на полный разгром кружка ревнителей, на поддержку царя и его духовника Стефана Вонифатьевича, на свою всесильную патриаршую власть, не мог однако скрыть от себя, что протест кружка ревнителей, относительно его распоряжения о поклонах и перстосложении, в значительной степени был справедлив, что единоличною, только своею патриаршею властью, производить такие важные в мнении общества церковные реформы дело рискованное и очень непрочное. Не мог не сознать Никон и того, что его противники были люди убежденные, искренние, вполне веровавшие в свое призвание бороться за истинное благочестье, страдающее от самочиния нового патриарха, что их голос в этом случае мог быть убедителен для очень и очень многих, так как в своих нападках на Никона они опирались на известную всем и всеми почитаемую родную старину, которую Никон самочинно стремится нарушить. В виду этого Никон, конечно с совета царя и Стефана, решается, в своей дальнейшей реформаторской деятельности, опереться на более прочную опору: на целый собор русских иерархов, благодаря чему дело церковной реформы должно было стать делом всей русской церкви, а не одного только Никона. Эти соображения вызвали собор 1654 года, очень важный в том отношении, что на нем Никон в первый раз торжественно высказал свой взгляд на положение русской церкви и на те реформы, какие бы он желал произвести в ней.
Собор 1654 года Никон открыл речью, в которой указал на причины, побудившие созвать собор, на те вопросы, какие подлежали соборному рассмотрению и решению. В оправдание задуманной церковной реформы Никон сослался на постановление константинопольского, собора об учреждении в России патриаршества, где, между прочим, заповедывалось пастырям церкви истреблять все новины церковные. Прочитавши деяние константинопольского собора, Никон говорил собору: «сего ради должен есть нововводные чины церковные к вам объявити», и затем перечисляет самые найденные им в московских служебниках новины. Он указал именно: а) разрешительную архиерейскую молитву, которую незаконно положено было читать священнику пред совершением литургии, отпуст пред началом литургии, который принято было читать на всю церковь, и некоторые излишние эктении; б) существовавший обычай у нас оставлять царские врата отверстыми от начала литургии до великого входа; в) обычай праздничную литургию начинать в седьмом и даже в восьмом часу дня т. е. в первом и во втором часу по полудни; г) обычай — при освящении храмов не полагать мощи под престолом; д) дозволение простецам двоеженцам и троеженцам петь и читать в церкви на амвоне; е) употребление земных поклонов в четыредесятницу (при чтении молитвы Ефрема Сирина) вместо 12 малых и ж) положение антиминса под покровом, вместо того, чтобы полагать его на престоле открыто и на нем совершать таинство евхаристии. Указав на то или другое новшество в московских печатных книгах, Никон обыкновенно замечал, что указанные им нововводные чины несогласны ни с греческими, ни с славянскими книгами, и обращался к собору с вопросом: «и о сем прошу решение: новым ли нашим печатным служебникам последовать, или греческим и нашим,
