— Сэр, нам же не полагается заходить в деревню, и что мы скажем, если придётся их убить?
— Да скажем, что они на засаду напоролись — и все дела. Не парься. Тем, что наверху, убитые нужны, а остальное их не волнует.
— Есть, сэр, — сказал Аллен, и я обратил внимание на выражение его глаз. Они горели чистейшей ненавистью и злобой, и, когда он улыбнулся своей улыбкой скелета, я понял, что он убьёт тех людей, дай хоть малейший повод. И, хотя я понял это, я не стал повторять приказа о том, что в первую очередь надо попробовать взять тех вьетконговцев в плен. В тайне от всех я дико желал, чтобы тех двоих не стало. В глубине души я надеялся, что Аллен придумает какое-нибудь оправдание этому убийству, и Аллен словно прочитал мои мысли. Он улыбнулся, я улыбнулся в ответ, и в тот момент мы оба поняли, что там должно произойти. Не говоря ни слова, мы друг друга поняли: должна пролиться кровь. В подобном общении без слов нет ничего загадочного. Два человека, которые давно уже делят трудности и опасности, присущие жизни на войне, начинают понимать друг друга не хуже родных братьев, проживших бок о бок много лет, и один может понимать, что творится в душе другого, даже если при этом не произносится ни слова.
Патрульная группа отправилась в путь, тихо спустившись с заставы в поглотившую её темень. Прошло совсем немного времени, и меня начали терзать сомнения. Это заговорила вторая половина моей двойственной натуры, спокойная и разумная сторона, которая предупреждала меня о том, что скоро произойдёт нечто страшное. В голове промелькнула мысль о том, чтобы вернуть патрульную группу, но я не мог заставить себя это сделать. Я был одержим, мною овладела некая неодолимая сила. Обязательно надо было что-то сделать.
Они и сделали. Аллен вышел на связь и сообщил, что одного вьетконговца они убили, а второго взяли в плен. Теперь идут обратно с пленным. Издав радостный вопль, я связался с Нилом по полевому телефону. Он ответил, что слышал сообщение Аллена. Нас он поздравил:
— Молодцы твои ребята, хорошо сработали.
Я испытал душевный подъём. Выбравшись из блиндажа, я возбуждённо сообщил Коффеллу: «Обоих взяли!» Обоих! Ура! Ночной воздух был горяч и неподвижен. На западе, в облаках, затянувших небо над горами, как вспышка от разрыва снаряда сверкнула зарница. А прямо над нами небо было чистым, и с высоты светили неподвижные звёзды.
Я дожидался возвращения патруля в траншее, и тут вдруг услышал, как раздались очереди из винтовок и с характерным звуком громыхнул дробовик Кроу. Аллен снова вышел на связь: пленный хлестнул Кроу веткой по лицу и попытался сбежать. Они его убили.
— Ладно, несите труп сюда. Я его обыщу, — ответил я. В скором времени они пришли. Все пятеро запыхались из-за того, что пришлось спешно отходить, и возбуждены они были немного чересчур для своего ветеранского статуса. Аллен был и вовсе не в себе. Он начал смеяться, едва успев перебраться через ограждение. Наверное, его тусклый, безжизненный смех был вызван избавлением от напряжения. Успокоившись, он рассказал мне о том, что там произошло:
— Мы тихо прокрались в деревню, как вы сказали, сэр. Кроу привёл нас к дому, в котором беседовал с осведомителем. Там никого не было, поэтому мы пошли к хижине, где жили те вьетконговцы. Мы с Кроу и Лоунхиллом зашли в дом. Остальные два остались на тропе, прикрывать. В доме было темно, и Кроу включил фонарик. А там те два конговца спят. Лоунхилл пошёл в другую комнату, а там девчонка, орать начала. «Заткни ей рот», — говорю. Лоунхил и вломил ей стволом». Аллен снова заржал. Его поддержали Кроу и ещё несколько слушателей. Я тоже засмеялся. Во прикольно! Молодец Лоунхилл, врезал ей винтовкой. «И почти сразу же один из конговцев как вскочит на постели, и девка снова завопила. Кроу туда зашёл, отвесил ей оплеуху и сказал, чтоб заткнулась к чёртовой матери. Потом зашёл обратно в комнату и пальнул в того конговца, что сидел, из пистолета. Тот вскочил и побежал — в плечо попало. Кроу — за ним. Тот из дома выскочил, носится и орёт: «Трой ой! Трой ой! (О боже!)», а потом Кроу его замочил, и он больше не орал. Второй чувак ломанулся к двери, но Лоунхилл его поймал. «Хорош, ведём его к нашим», — говорю. Ну, слиняли мы оттуда. Дошли уж до подножия высоты, и тут этот гук хлестнул Кроу веткой по лицу. Кто-то сказал: «Убежит сейчас, мочи урода», и Лоунхилл его замочил, а Кроу из дробовика долбанул. В общем, чувак совсем мёртвый стал». Мы все снова засмеялись, безумно и истерично.
— Ладно, где труп?
— Прямо за проволокой, сэр.
Покойник лежал ничком. Затылок у него снесло, и в луче моего фонарика мозги его выглядели блестящим серым сгустком. Кто-то пинком перевернул труп на спину и сказал: «Ах, простите, мистер Чарльз, вам не больно?», и мы схватились за животы от смеха. Я посветил фонариком трупу в лицо. Его широко раскрытые глаза блестнули подобно глазам в голове у чучела. Передав фонарик Коффеллу, я обыскал труп. Было в этом покойнике что-то такое, что меня как-то беспокоило. И дело было не в том, что его так изуродовало — к этому-то я привык. Дело было в его лице. Лицо его было настолько юным, что, обыскивая его, я думал об одном: он ведь просто мальчишка, просто мальчишка. Я не мог понять, почему меня тревожит его юный вид, ведь вьетконговские солдаты, так же как и наши, все были юными.
В поисках документов я содрал с него окровавленную рубашку — так же, как и грудь его, искромсанную картечью из дробовика. Кто-то брякнул: «Лейтенант, он же простудится». Все снова засмеялись. Я присоединился к всеобщему смеху, но уже потише, чем раньше.
В карманах у мальчишки документов обнаружено не было, ремня с подсумками на поясе — тоже. Не было никаких доказательств того, что он вьетконговец. Это ещё больше меня обеспокоило. Я встал и, забрав у Коффелла фонарик, направил его на мёртвое лицо мальчишки.
— У второго что-нибудь было? — спросил я Аллена.
— Никак нет, сэр.
— Документы? Оружие?
— Никак нет, сэр. Ничего не было.
— А в доме? В доме-то было хоть что-то, из чего мины делают?
— Никак нет, сэр.
— Ни поддельных документов, ничего такого?
— Никак нет, сэр. Мы ничего там не нашли.
Смех прекратился. Я повернулся к Кроу.
— Ты совершенно уверен, что это один из тех, на кого пацан показал?
— Так точно, сэр, — ответил Кроу, пряча взгляд.
— Расскажи ещё раз, за что ты его застрелил.
«Веткой по лицу хлестнул, как Аллен сказал». Кроу не поднимал на меня глаз. Он уставился в землю. «Он хлестнул меня веткой по лицу и попытался убежать, ну, мы его и похерили».
Казалось, в воздухе повисло ощущение вины. Я не отрывал глаз от трупа, на меня волной накатил ужас — я узнал это лицо. Я словно резко вышел из гипнотического транса. Переход был таким неожиданным, как будто я проснулся, только что увидев страшный сон, с той разницей, что из одного кошмара я попал в другой.
— Аллен, всё произошло именно так? — спросил я. — Пленный совершил попытку сбежать?
— Насколько мне известно, так точно, сэр. А Кроу его пристрелил.
Так, уже оправдывается. «Ладно, если кто-нибудь спросит, говорите, что оба наткнулись на вашу засаду. Именно так и говорите, и ничего другого, всех касается. Они наткнулись на вашу засаду, и вы убили одного и взяли в плен другого. Затем этот пленный совершил попытку побега, поэтому вы его тоже убили. Поняли? И никому не говорите, что утащили его из деревни».
— Есть, сэр, — ответил Аллен.
— Вали отсюда, передай всем прочим. Ты, Кроу, тоже.
— Есть, сэр, — ответил Кроу, повесив голову как нашкодивший мальчишка.
Они ушли. Я ещё постоял, глядя на труп. Широко раскрытые блестящие, остекленевшие глаза укоризненно смотрели на меня. Раскрытый рот убитого мальчишки безмолвно кричал о том, что он ни в чём не виновен, о том, что нам должно быть стыдно. В темноте и неразберихе, из-за страха, усталости, движимые грубыми инстинктами, приобретёнными на войне, морпехи совершили ошибку. Ужасную ошибку. Они убили не того человека. Нет, не они — мы. Это мы убили не того человека. Невинная кровь этого мальчика была не только на их руках, на моих тоже. Это я их туда послал. «Господи, что же мы наделали?» — думал я. Я ни о чём больше думать не мог. Господи, что же мы наделали? Господи, пожалуйста, прости
