детей, а ему самому. Рабочие разбегались с площадки: в любую секунду мог ахнуть взрыв. Взрыв… Если вода попадает на расплавленный металл, еще полбеды, а в общем, ничего страшного — фыркнет в секунду паром, и все; хуже, когда вода попадает под металл, — тут жди взрыва! В Казахстане, случилось, рвануло, половину цеха восстанавливать пришлось.
Хорошо, людей не зацепило…
Дядя Коля Парахин вскочил с винта и, прикрываясь полой спецовки от пара и спотыкаясь о рельсы и железные болванки, по косой пересек цех и уже в самом конце его, в рассеивающейся молочной мгле, увидел поручни лестницы. Он ухватился за них и, перепрыгивая сразу через три ступеньки, понесся вверх, на восемнадцатую отметку. Там находился вентиль фурмы, его и надо было перекрыть. Жмурясь от пота и сипло дыша, он добрался до вентиля, вцепился в ребристый круг и, выворачивая кисть, крутнул до отказа вправо, глянул через ограждение вниз, на площадку. Конвертор был по-прежнему окутан паром.
— Ах ты… Ах ты, боже мой, — пробормотал он, с трудом разлепляя белые губы. — Ведь рванет…
Но прошла секунда, вторая — взрыва не было. Исчез и рев пара, и грохот первых двух конверторов, в которых еще шла плавка, доносился только звук льющейся из летки воды, звук, становившийся все слабее и слабее… Вот он окрасился в звонкие стеклянные тона и угас совсем.
Дядя Коля Парахин медленно выпрямился: чувствуя, как мелко и противно дрожат ноги, машинально смахнул со лба липкую испарину. Будто паутину стер. Вздохнул облегченно.
— Явились, гренадеры, не запылились, — хмуро встретил «экипаж» третьего конвертора мастер Сергей Скворень. — Вызывал одного, а притопали всем расчетом. Атос-Портос с компанией…
Слава Мартиненкин толкнул Костю Гундорева локтем, дохнул в ухо:
— А говорили, у него с юмором нелады. Ишь, как шутит.
Но Костя не обратил внимания на Славкин шепот: он. как завороженный, смотрел на третий конвертор. Конвертор был молчалив, как мертвец.
— Гостями быть не придется, — сказал Скворень.
— Мы и не собираемся, — угрюмо отозвался Мар-
— Козел случился, Сергей Степаныч?
— Козел, будь он неладен. — Скворень достал из кармана сигарету, сплющил ее твердыми, в никотиновых крапинах пальцами. — Сто тридцать тонн. Стынет-от, — он кивнул на конвертор, — металл… Все праздники будет стынуть… Вон и старшой, Брызгалов, так считает. А? Все четыре дня! Застынет — начнем рубить автогеном, по коврижкам вытаскивать сталь. Работы, пить дать, на полмесяца.
— Ничего нельзя придумать?
— Как нельзя? На всякое ЧеПе есть антиЧеПе.
— Во позор! Наждаком не счистишь.
— На всю Липецкую Магнитку…
— Начальство знает? — У Кости даже голос сел, пока он слушал разговор, сиплым, сырым стал голос.
— Главный с директором в Москве, знамя получаю? начцеха с аппендицитом в больнице…
— Мы те и маршалы, те и генералы, и полковники?..
— Потому и ошибаться нельзя…
— А футеровка под козлом сохранилась? Кирпич от воды не сопрел? — Костя Гундорев напрягся, губами палец прихватил, почмокал.
«Мальчишка, комса, — подумал Скворень, отшвырнув размякшую сигарету в пустой лоток. — А сталевар хороший вырастет. Насчет футеровки-то он правильно соображает».
Котел конвертора, вернее его «брюшная» часть, выкладывается изнутри двойным слоем огнеупора: первый — арматурный, на него идет кирпич наиболее высокого качества, второй — рабочий, он быстро выходит из строя и часто заменяется, выкладывают его дешевым смолодоломитовым кирпичом. Этот кирпич огню сопротивляется прекрасно, а воды боится, вмиг превращается в труху. Два огнеупорных слоя и составляют футеровку.
— А если прямо в конверторе, поставив его на-попа, оббить футеровку? Лопатами, кирками… А потом уложить в один слой новый кирпич и распалить козла? Можно?
— Температура ж там, как в паровозной топке, — взвился молчавший дотоле Брызгалов. — Спекешься.
— Бог не выдаст, свинья не съест. Попытка не пытка.
— Я — против! — Брызгалов поднялся, бухнул ногой о лоток. — Работа на горячем козле — это никому не нужный героизм. Полчаса повкалываете и в копченые колбаски превратитесь, я за это ручаюсь. На какой ляд новшества всякие выдумывать? Для газетной заметки? Я считаю так: козел надо остудить, а потом располосовать автогеном. Полмесяца простоя? Да. Зато метод верный. А тут — то ли выйдет, то ли нет… Гадание на кофейной жиже. Только деньги псу под хвост пойдут.
— Какие деньги? — не понял Костя.
— Ты что, дурачком прикидываешься? — вдруг озлился Брызгалов. — Хотя бы те, что праздничные дни по двойной ставке оплачиваются.
— Слово какое лошадиное — ставка, — произнес Мартиненкин.
— Не надо, — сказал Костя. — Не надо нам никаких денег. Пусть это будет субботник, воскресник…
— Решено, ребята, — Скворень поднялся. — Работаем на горячем козле. Я тоже с вами.
На сборы им понадобилось минут десять… Пока добывали лопаты, кирки, разыскивали старый, с гнутым наваренным туловищем лом, лестницу с листовой площадкой, валенки с толстой двойной подошвой («жароупорной»), Скворень ходил вокруг конвертора с задумчивым видом, шептал что-то, высчитывал, потом приблизился к Косте.
— Верхняя корка — градусов девятьсот, — сказал он. — Девятьсот, ей-ей, не меньше. Вот какие пироги…
— Другого выхода нет, Сергей Степаныч.
Подошел Брызгалов со свертком телогреек, перетянутым пеньковым шпагатом.
— Самые большие. Большее на складе не отыскалось. Настоящие, э-э туники! — Голос у Брызгалова сделался хриплым, он щелкнул пальцем по кадыку. — Горло село, песен на праздники уж не попоешь, а?
— А нужна ль она, худсамодеятельность, на праздники?..
Приставив лестницу к стенке конвертора, полезли вдвоем: Скворень и Костя. По технике безопасности в конверторе должен работать один человек, другой же — страховать наверху, на бровке. Скворень сел на закраину горловины и, отворачивая лицо от жара, мазнул киркой по боковине конвертора — едкая вонючая труха, пыльным сугробом свалившись на макушку козла, стрельнула клубом дыма. Скворень задышал часто, подбил еще немного трухи, выковырнул несколько цельных кирпичей — те ухнули с глухим гулом. Гул, будто стон, подумалось. Раз стон есть, значит, корка козла еще тонкая. Это и хорошо и плохо одновременно. Плохо потому, что можно провалиться в жидкую сталь, хотя и маловероятно; хорошо — есть надежда, что такой козел можно будет расплавить. Расплавят — десятки тысяч рублей будут сохранены. И план и, так сказать, престиж цеха… Скворень размахнулся и с силой вонзил кирку в толщу смолодоломита, вывернул целый карниз, сбагрил его, потом поддел еще один, за ним другой и третий, но не выдержал, откинулся назад, выдернул ноги из конвертора. В подскульях мгновенно вскипели черные потные болотца. Скворень стер их.
— Кислота… Жжет, окаянная.
— Сменю-к я вас, — прокричал Костя.
— Надо бы побольше накидать крошева на лысину плавки. Чтоб хоть ноги не приклеивались. Отбивай кирпич с горловины, пока кайло будет доставать…
Костя натянул «метростроевскую» каскетку на самый нос, влез на закраину. Козел сверху был темен, лишь кое-где посверкивал яркими мурашиками. Будто порох вспыхивал. Жаром дышал козел.
— Дыши-пыши, а уступить те придется. — Костя ударил киркой по выкрошившейся ноздреватой бровке, острие вошло в нее, как в творог. На колонию мурашиков сыпанул песок. В нос ударил столб ядовитого газа, в ушах в тот же миг появился низкий зловещий звон, похожий на жужжание, и поплыли перед Гундоревым дымные кольца. Он еле удержался на закраине.
