разговаривала сама с собою, то читала Евангелие, принесенное отцом Никодимом. Вдруг в одну ночь вскочила Мария Лукинична, бросилась к иконам и на коленях стала молиться.
— Позовите поскорее батюшку! — попросила она сестру.— Я хочу причаститься!
С радостью поспешил к ней отец Никодим. После причащения Святых Тайн так же возбужденно обратилась она к сестре:
— Детей привезите, пожалуйста! — и облегченно заплакала. Мир и покой воцарились в доме. Вечером, когда спешно
привезенных детей увели спать, Мария Лукинична рассказала брату с сестрой и священнику, что в эту решающую ночь ей во сне привиделся старичок и стал строго выговаривать, какое она делает страшное преступление против Бога и как она могла думать, что муж к ней ходит. «Ежели бы ты знала, с каким ты духом беседовала, то ты бы сама себя ужаснулась! Я тебе его покажу.— И она увидела страшное чудовище.— Вот твой собеседник, для которого ты забыла Бога и первый твой долг — детей!» «Помоги мне, грешной,— взмолилась она,— исходатайствуй прощение моему преступлению. Обещаюсь с сей минуты служить Господу моему, стану нищих, больных, страждущих утешать и им помогать». «Смотри же,— мягче ответствовал старичок,— исполни и тем загладишь свое преступление. Сейчас вставай и зови доброго пастыря, чтобы он тебя приобщил Святых Тайн».
Наутро Мария Лукинична привела детей к брату и сказала им:
— Вот ваш отец и благодетель. Он вам мать возвращает, и вы теперь не сироты.
Жизнь ее действительно переменилась решительно. Детей стала воспитывать строго, не баловала. Шубы у Ани не было, ходила зимой, закутанная в платки. На завтрак детям подавали горячее молоко и черный хлеб, чаю не знали, в обед — щй, каша, иногда кусок солонины, летом — зелень и молочное.
Резвая Аня любила бегать, купаться, что поощрялось матерью, и лазить по деревьям, что строго запрещалось; много ходила пешком, ездила верхом. Мать приучила ее читать Священное Писание и молиться.
Навещавшая их тетка, напротив, девочку ласкала. С осторожностью разговаривая с сестрой, она как-то решилась спросить:
— Зачем ты дочку так грубо воспитываешь?
— Я не знаю, в каком она положении будет. Может быть, и в бедном или выйдет замуж за такого, с которым должна будет по дорогам ездить — так и не наскучит мужу прихотями, всем будет довольна, все вытерпит. А ежели будет богата, то к хорошему легко привыкнет.
Зимою жили в городе, и там Аня постигала другую науку — милосердия. Всякую неделю мать с дочкой хаживали в тюрьму, где раздавали деньги, еду и сработанные своими руками рубашки, чулки, колпаки, халаты. Больных Мария Лукинична лечила, кормила особенной пищею и поила чаем. Аня не стояла в стороне, подчас и раны обмывать приходилось.
Приходили в дом нищие — и оделялись деньгами, рубашками, башмаками. Сама их кормила за столом и заставляла детей прислуживать. Мало того, одного из своих дворовых она отрядила специально для поисков немощных и страждущих. Сколько бедных домов было у нее на содержании, сколько сирот выдала замуж!
— Ежели ты будешь в состоянии делать добро для бедных и несчастных,— нередко повторяла мать Ане,— то ты исполнишь закон Христов, и мир в сердце твоем обитать будет, и Божие благословение сойдет на главу твою, и умножится богатство твое, и ты будешь счастлива. А ежели ты будешь в бедности и нечего тебе дать будет, то и отказывай с любовью, чтобы и отказ твой не огорчил несчастливого, и за отказ твой будет тебя благословлять. Но в бедности твоей ты можешь делать добро: посещать больных, утешать страждущих и огорченных. И помни всегда, что они есть ближние твои и братья, и ты за них будешь награждена от Царя Небесного. Помни и не забывай, мой друг, наставления матери твоей...
Так в трудах и молитвах текли дни доброй помещицы, и никто не ждал их скорого пресекновения.. Но вот как-то арестанты увидели в дверях одну Аню с узелками.
— Жива ли наша благодетельница?
— Жива,— ответила девочка,— но больна. И говорят, опасно.
Болезнь навалилась на Марию Лукиничну вдруг и разом придавила ее. Все вокруг и сама она сознавали, что наступили последние дни земной ее жизни. И вот тут откуда-то возникли соседи — Елизавета Федоровна Карамышева с сынком Александром Матвеевичем, двадцати семи лет. Повадились ездить на весь день. Мать сидела с больной, а сын — с Аней в гостиной. Ей эти посещения были неприятны, а отчего — понять не могла. Александр Михайлович рассказывал о своей военной службе, о поездках по России, ато просто смотрел на нее и странно улыбался.
В мае переехали в деревню. Больная едва отошла от дороги, как велела позвать Аню.
— Вот что, друг мой,— слабым голосом сказала Мария Лукинична.— Выслушай от меня спокойно все, что я буду тебе говорить. Ты видишь, что нет надежды к моему выздоровлению. Я не страшусь смерти и надеюсь на милосердие Спасителя, но горько мне тебя оставить в таких летах... Брата твоего я пристроила, а у тебя есть другая мать и покровитель. Не откажи только признать их за таковых. Дай мне спокойно умереть!
Девочка от усталости и ошеломления даже не заплакала.
