почитание своей души вместо презрения ее! Опомнись же и спаси свою душу!» Было о чем задуматься Василию долгими осенними и зимними вечерами, когда не шел сон в темной келье среди похрапывания товарищей.
В жизни вдруг случались события диковинные. В апреле 1801 года, вскоре после принесения присяги новому императору Александру Павловичу, в Сергиевом Посаде поднялась страшная буря со снегом. Она скрыла половину Троицкого собора и отчасти больничные кельи. Среди погибших оказалось шесть семинаристов. Страшная зимняя непогода продержалась чуть больше дня и сменилась настоящей весенней распутицей, капелью и солнцепеком.
Отец в своих письмах повторял, что дома ждут его на вакации, но Василий домой не спешил. Ему и хотелось увидеть матушку, отца, сестер, деда с бабушкою, но возникали затруднения материальные — денег нет на дорогу, и нематериальные — летом он намеревался попользоваться книгами семинарской библиотеки в свое удовольствие. За всем этим стояло нежелание отрываться от мирной лаврской жизни, с которою он крепко сроднился и иной не желал. «Письма по моему разумению сокращают расстояние, которое от Вас меня разделяет,— писал он отцу,— и я не только тогда, когда их получаю, но и когда пишу, по-видимому, к Вам приближаюся». Письма от отца и других родных он сжигал, не желая, чтобы чужой, равнодушный или насмешливый взгляд скользил по дорогой сердцу частице дома.
Лето он провел в окрестностях лавры, наслаждаясь тихими радостями подмосковной природы. Прогулки, чтение, рыбная ловля на пруду, а еще подарок от нового родственника, зятя Иродиона,— гусли. Василий на радость себе и товарищам наигрывал мелодии, которым научил его дед.
Вернулись в лавру, ставшую для Дроздова родной. «Быстро время летело, и я дремал под шумом крил его. Прошел целый месяц, как я в Лавре, но ни одного часа не выбрал я, чтоб употребить на извещение Вас о моем состоянии»,— написал он отцу и получил в
ответ письмо, наполненное горькими упреками в неблагодарности, в том, что забыл родителей, так ждавших его домой. «Благодетельствовать тебе значит то же, что петь для глухого»,— заключил отец.
Мучительно больно было для Василия сознавать отцовскую правоту и — в та же самое время! — не совпадающую с ней правоту собственную. Ибо ощущал он в следовании неторопливому потоку жизни верное течение Провидения, несшего его к неведомой пока цели.
Между тем большая жизнь врывалась к ним сама. Осенью в Москве состоялась коронация Александра I. Из семинаристов видели ее немногие участвовавшие в церемонии. Много разговоров породила речь митрополита Платона, произнесенная в Ус-: пенском соборе после таинства. Из-под руки передавали, что речь признана едва ли не дерзкой и вызвала недовольство в императорской семье. Об этом Василий не писал в Коломну, зная, что письма на почте просматриваются. Он сообщил отцу о посещении государем лавры 25 сентября, в день памяти преподобного Сергия, описал свою радость от лицезрения «гения России с кротким, но величественным взором, с ангельскою улыбкою, провожаемого собором харит». Не меньшую, а вернее и большую радость доставил ему перевод в богословский класс.
Преподавание богословия начал архимандрит Августин. Метода его оказалась довольно простою. Он ежедневно вручал в классе свою тетрадку, в которой на латинском языке излагалось толкование книг Ветхого Завета, приказывал читать по очереди вслух отмеченные им места и записывать по-русски в свои тетради. Устные пояснении отца Августина не отличались ни глубиною, ни подолжительностью, ибо он буквально воспринял требование митрополита Платона «Богословие Христово состоит не в препирательных человеческия мудрости словесах, а потому следует устранять все пустыя и бесполезные вопросы, которыми обезображены книги римских католиков».
Со святок всё переменилось. Отца Августина перевели ректором московской академии, а во главе семинарии с января 1802 был поставлен инспектор отец Евграф, принявший также обязанности преподавателя богословия. Вопреки требованию митрополита Платона
заниматься по его богословию, он взял за основу учебник Голлазия, статьи из которого прочитывал в классе, переводил и подробно толковал (платоновское богословие казалось отцу Евграфу слишком уж упрощенным). Также в нарушение требований владыки ректор стал больше внимания уделять изучению русского языка, требуя и богословские диспуты проводить по-русски. Времени своего в. классе отец Евграф не жалел, поощряя семинаристов к всевозможным вопросам, отвечать на которые он старался вызывать самих учащихся. И чем дальше, тем больше на трудные вопросы отвечал Василий Дроздов.
После Голлазия перешли к изучению различий православия и протестантства. Читали трактаты на латыни и на греческом, «осуждали, нередко спорили, выискивая все новые доводы в пользу православия во взглядах на Святую Троицу, на пути искупления, на значение икон. Отец Евграф открыл для семинаристов важность трудов отцов церкви и всемерно поощрял чтение ими Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. Часть обучавшихся этим тяготилась, ибо предпочитала тупо следовать известному от дедов «канону». Быстрее всех и точнее всех его объяснения понимал Дроздов, в коем все ярче разгоралась любовь к богословской премудрости. С чистым сердцем отец ректор оценил успехи Василия: «Отлично остр, прилежен и успешен». Он же в апреле 1802 года представил отличного семинариста к посвящению в стихарь для представления Слова Божия в трапезной церкви.
Учитель греческого языка оценил успехи Дроздова как «препохвальные, прекрасные»; ввели в семинарии обучение медицинской науке, и вскоре лекарь отмечал, что в ней Дроздов «очень хорошо успевает». В Твери также изучали медицину, и Гриша Пономарев
написал, что в их семинарию на страх всему городу купили человеческий скелет, дабы изучать натуру детально.
