Век Филарета

возложить на него орден», и что  «надеется на продолжения службы его по епархии». Заочно государь освободил его

от труда приезжать  в Петербург.

   Слух о недовольстве государя митрополитом быстро пролетел по Москве, и Троицкое подворье в приёмные дни стало на удивление малолюдным. После теплого письма государя и извещания об ордене вдруг нахлынула толпа гражданских и военных чиновников во главе с генерал-губернатором, и все сердечно поздравляли высокопреосвещенного.

   Всё уж, казалось, пережил и перевидел он, а вот поди ж ты, кольнула обида, когда митрополит Гавриил назначил его в день коронации служить в Архангельском соборе и выговорил за самоуправное открытия нового монастыря. Смолчал и лишь в ответ на слова бывшего августейшего воспитанника: «Завтра мы с вами будем служить вместе»,— ответствовал: «Увы мне». Павел тут же все переменил.

   Благоволение императора к Платону не убавило даже строгое замечание митрополита, когда новопомазанный государь хотел войти в царские врата со шпагою на бедре. «Здесь приносится бескровная жертва,— сказал Платон, указывая на престол Успен­ского собора.— Отыми, благочестивейший государь, меч от бедра своего». Павел послушно отступил и снял шпагу (хотя ранее иные духовные к ней прикладывались как к святыне). На следующий день Платон отказался приносить поздравления вместе с право­славным духовенством в присутствии римско-католических пре­латов, и Павел принял католиков позднее.

   Однако с орденом император не передумал. Как ни объяснял ему старый митрополит, что невместно духовенству получать ор­дена от государства, что это еще более оттолкнет от церкви ста­рообрядцев, что награды их ждут на небесах,— Павел сам надел на него синюю ленту и высший в империи орден Святого Андрея Первозванного.

   Равнодушным взором смотрел Платон на суету императорс­кого двора, льстивые обращения новых придворных. Все помель­чало как-то после Потемкина, Безбородко и Орловых. Для себя нечего было просить Платону, но была Вифания. Он зазвал туда Павла и получил указ о создании Спасо-Вифанского второклас­сного монастыря с семинарией при нем. Пела душа старика от радости.

   Текущими делами епархии занимался викарный епископ, мит­рополит же полностью отдался семинарским делам, поставлению священников да по временам обращался с просьбами к государю: увеличить расходы на содержание братии лавры, на содержание богаделен, и неизменно получал искомое. Хотелось надеяться, что Павел Петрович охладевает к масонским и католическим увлечениям и все более открывает свое сердце православию, как то случалось со всеми государями российскими, сколько бы ни текло в их жилах немецкой крови... Но Провидение судило иначе.

   По завещанию Павла Петровича митрополиту были при­сланы в Москву большая императорская карета, любимая трость покойного императора, набалдашник которой был богато осы­пан бриллиантами и изумрудами, и золотые часы с бриллиан­тами. Радости сии дары не принесли. Следовало готовиться к новой коронации. В те дни митрополит написал свое духовное завещание.

   Владыка Платон был очень далек от высших сфер и не мог знать подробностей смерти Павла Петровича 12 марта 1801 года .в только что построенном Михайловском замке, однако главное знал. Если б возможно было уйти тут же на покой — пешком бы поплелся в Вифанию, но он монах, однажды и навсегда отрекшийся от этого мира и своей воли, и должен следовать воле начальства. Митрополит сам служил панихиды по покой­ному государю и молебны во здравие взошедшего на престол государя, а по ночам молился в своей келье, моля Всевышнего о снисхождении к великим грешникам мира сего, из коих первый есемь он сам.

   Ранним утром 15 сентября 1801 года двадцать один пушечный выстрел оповестил Москву о наступлений торжественного дня коронации. Стечение народа в Кремль было

необыкновенное, хотя допускали только чистую публику по билетам; простонародье  толпилось за кремлёвскими стенами. В Успенский собор впускали только по именным билетам членов иностранных посольств, особ  первых трёх классов и лиц, состоявших при особах императорской фамилии. Размещались они на специально выстроенных ярусах наверху дамы, внизу кавалеры.

   По вступлении в собор императорская чета поклонилась святыням и заняла места на тронах. По храму пронесся восторженный шепот, и верно, на удивление были хороши в то утро Александр Павлович и Елизавета Алексевна, блистая красотой молодости и счастья.

   Началась божественная служба. Пo прочтении Евангелия митрополит Платон подал императору порфиру и, когда надевал ее на государя, читал молитву. Император повелел подать корону и сам возложил её себе на  голову... Старик заглянул в лицо самодержцу всероссийскому, но прекрасные голубые глаза были будто закрыты непроницаемой завесой.

   За стенами собора пушки рявкнули сто один залп, гудели и звенели колокола Ивана Великого и всех московских церквей. Александр Павлович опустился на колени и стал молиться. После того митрополит Платон произнес своё слово.

  -- Итак, сподобил нас Бог узреть царя своего венчанна и превознесена.Что же теперь глаголем мы? Что сотворим, о российские сынове? Возблагодарим  ли Вышнему Царю царей за такое о любезном государе нашем и о нас благоволение? И мы благодарим всеусерднейше. Вознесем ли к Нему моления, дабы доброте сей подасть силу. И мы молим Его всею верою нашею...

   Твёрдый баритон митрополита был хорошо слышен во всем пространстве огромного храма. Иностранцы и придворные, выждав первое мгновение, начали потихоньку переговариваться, по лагая речь высокопреосвященного всего лишь необходимым эле­ментом коронации.