Не мог же он и в самом деле пригласить её на ужин, ведь он даже Кэрол почти никогда не приглашал? Или мог? Почему Кэрол не ела рыбу под низкокалорийным соусом? Эта их вечная шуточка по поводу её встреч с Полом Ньюменом и Робертом Редфордом: в таких шуточках всегда бывает доля правды. Верно? И она так и не объяснила про рыбу. Может быть… Всё может быть. Только тут он осознал, что Лукреция внимательно на него смотрит. Интересно, многое ли ей удалось прочесть.
Но этого она ему не сказала. Зажгла сигарету и проговорила:
— Ну ладно, оставим это — сейчас есть дела поважнее.
— Они стараются пореже встречаться перед свадьбой, потому что это такой старинный обычай.
— Кто вам это сказал?
— Дамиан.
Лукреция засмеялась.
— В кои-то веки Дамиан выдал вам отредактированную версию. И то, наверное, только потому, что не отредактированную он сам не знает.
— И какую?
— Вы знаете, чем обычно занимаются люди?
— Что, простите?
— Чем занимаются люди. Когда остаются одни. Если они разного пола. Он и она. Чем они занимаются.
Неужели он покраснел? Он откашлялся и выговорил:
— Усёк.
— Так вот, у них этого не было.
— Что-что?
— Это так. У них этого не было. Анжела рассказала Белинде, а Белинда рассказала мне. Знаете, пока вы с Таффи допиваете свой портвейн и отпускаете шуточки по поводу сисястой богомолки, мы, девочки, ведём свои разговоры.
— Но… но…
Но то, что он хотел сказать, характеризовало Анжелу как весьма резвую девчушку; в теперешних обстоятельствах это было несколько неуместно.
— Именно. Генри, — назидательно выговорила Лукреция, — бережёт себя для брака.
Что-то в том, как она это сказала, подразумевало, что изначально это — инициатива Генри, возложенная, как обязанность, на его будущую супругу.
— Бог ты мой.
— Вот именно. Странный вы народ мужчины, скажу я вам.
— И давно они… гуляют?
— Что, в данном случае, не означает, что они вместе спят. Около года.
— Хмм. Но ведь если танго танцуют двое, это значит, что поодиночке танго не танцуют.
— Вы забавно излагаете, но, мне кажется, я понимаю, что вы хотите сказать.
Последовала пауза. Даффи не знал, стоит ему беспокоиться, или нет.
— Видите ли, — сказала Лукреция, — лошади, по-настоящему чистопородные лошади, те, что на скачках, — у них не бывает секса. Им этого не позволяют. Если выясняется, что они резвы и заслуживают того, чтоб произвести потомство, их отправляют в конный завод. Но к тому времени они уже обычно забывают то, чему никогда не учились. И им приходится помогать.
Что ж, если Генри таков, подумал Даффи, то Анжела, конечно, та женщина, которая может ему «помочь». Он кашлянул.
— Думаете, этот… Бейзил хорошо пишет о ресторанах?
— Неплохо.
— Непыльная же у него работёнка.
— Знай себе пиши, что они во всё кладут шафран.
— Вот-вот… что ж… спокойной ночи.
Лукреция махнула рукой, разрешая ему уйти. Если можно вот так, жестом, разрешить кому-либо уйти и при этом не показаться неприветливой, то она этим искусством владела. Или, может, Даффи совсем отупел. Он подумал, что это за шутка о монашенке с большими сиськами. Надо будет спросить у Таффи.
Он лежал на кровати, думая о том, что случилось за последние двадцать четыре часа. Во всём этом не было смысла — разве что принять теорию о преступнике-психопате. Это было самой обычной вещью в американских сериалах, но намного реже встречалось в реальной жизни. Достоинство этой теории было в том, что она всё могла объяснить: например, Джимми подбросил Анжеле на крыльцо дохлую птицу, убил её собаку, спрятал ложки у миссис Колин под кроватью, притащил в сарайчик к Хардкаслам четыре ящика вина, спрятал собаку, нашёл собаку, похитил Анжелу, связал её, мастурбировал над ней, и, когда показалась полиция, прыгнул в озеро. Ещё он спустил Даффи шины, и признание Салли было ложью. Но почему Джимми всё это сделал? Потому что он психопат. А кто такой психопат? Тот, кто всё это делает. Великолепно.
Когда работаешь в полиции, тебе, конечно, порой очень недостаёт именно психопата, который охотно дал бы повесить на себя все давешние преступления. Такой услужливый психопат, вне всякого сомнения, очень повысил бы раскрываемость. Хотя на то, чтобы состряпать удобоваримую версию, существовали и другие способы, — было бы желание.
На следующее утро, когда они всё ещё терялись в догадках и ожидали возвращения сержанта Вайна, Даффи решил, что пора уже с чего-то начинать. Он слонялся по коридору и довольно вяло притворялся, что осматривает проводку, когда увидел идущую ему навстречу Никки. Она остановилась, посмотрела на него снизу вверх, и прежде чем она успела открыть рот, он сказал:
— Я хочу посмотреть, как ты танцуешь, Никки.
— Я думала, ты не хочешь. Таффи не хочет. Он всегда говорит, что у него дела.
— А я хочу. Ты можешь показать мне свой танец где угодно?
На лице её отразилось сомнение.
— Можно, я сам выберу, где ты мне его покажешь?
— Ладно.
— В беседке. А теперь сама выбирай, как ты хочешь: танцевать на веранде, чтобы я сидел на траве, или ты будешь на траве, а меня отправишь на веранду?
Она хорошенько подумала и они пошли по лужайке к похожей на пагоду беседке; когда-то, во времена несостоявшегося лорд-мэра, она была выкрашена в белый цвет, а потом, в бытность Иззи Дана, расписана психоделическими узорами, и наконец, став собственностью четы Кроутеров, приобрела надлежащий пагоде красный цвет. Никки сделала выбор в пользу веранды, и теперь мерила её шагами, словно рассчитывая прыжки. Даффи развалился на траве, и она довольно мрачно пояснила, что ещё не ходит в танцевальную школу, поэтому это будет не «настоящий» танец, а который она сама придумала. Музыку она тоже придумала сама, по крайней мере, Даффи надеялся, что за это гиканье, вопли и тра-ля-ля, которыми она сопровождала своё выступление, никому и никогда не выплачивали гонорар. Что до самого танца, он показался ему неплохим, тем более, что Даффи ничего в танцах не понимал и сам это признавал. Прыгала и крутилась она довольно грациозно, хотя он не особенно и присматривался.
Когда воцарившаяся на веранде тишина возвестила, что представление окончено, он встал и устроил ей овацию. Она кланялась, словно прима-балерина, и Даффи ничего не оставалось, как сорвать растущие здесь же одуванчики и маргаритки, сделать букет и скромно его преподнести. Мадемуазель присела в благодарном реверансе. Он взошёл на веранду.
— Очень красиво, Никки, очень. Думаю, с танцевальной школой у тебя проблем не будет.
Говоря это, он подошёл к окну за её спиной и прижал к стеклу ладонь. Потом он отступил в сторону и изобразил большое удивление.
— Эй, Никки, посмотри-ка сюда.
Она обернулась и, как он её и просил, посмотрела на оставшуюся на грязном стекле пятерню.
— Кто это их тут оставил?
Никки пожала плечиками и засмеялась, когда он взял её ладошку и притворился, что сравнивает её с размашистым отпечатком.
