потом, подняв бокал за самое вино,
он в сторону дождя тот взгляд маркграфский бросил,
который претворить в марк-ямб не суждено.
меж тем как за окном и день и дождь стояли,
наклонный их союз так холодно сверкал,
что даже средний век, касаясь локтем стали,
сам на себя глядел из сумрачных зеркал.
а между тем маркграф, как дождь средневековый,
был краток и суров: его последний тост
в словесную броню был призрачно закован,
и путь его лежал от головы до звезд.
но странно он молчал: казалось, что в бокале
не темное вино, а темный день сверкал,
казалось, что его нетронутые дали
объятны, как клинка нетронутый металл.
на все маркграфство лег какой-то сумрак странный,
какая-то печаль, простите, марк-легла,
как будто времена закончились все сразу
за гранью дождевой оконного стекла
во всех прошедших днях есть нечто голубое:
ну например их цвет прозрачно-голубой —
пробитый цвет знамен в разгар звенящий боя,
когда пасует смерть перед самой собой.
но есть другие дни, их цвет еще не назван
и не пробит еще ни пулей, ни клинком —
он хрупок, словно дождь, но прочен, как ненастье,
когда оно шумит в раздумьи ни о ком.
чтоб осень удержать, деревья и ограды
удерживают все: и даже некий цвет —
который никогда, а может быть однажды
названье обретет — хрустящее, как свет
где колебался почерк ливня,
как строки строгого письма,
стоял сентябрь неторопливый,
пронзенный шпагою весьма.
и кровь, забрызганная светом
послеполуденных лучей,
бесшумно смешивалась с ветром
все горячей и горячей.
и ветер тыкался незряче
в кроваво-желтую листву,
и почерк взломанный прозрачный
чугунно прыгал на мосту, —
срываясь вниз — туда, где небо
сверкало облачней воды,
и где сентябрь пронзенней не был,
чем отраженные гряды
начало вечера так странно отличалось
от окончанья дня и от всего вокруг,
что даже первых звезд мерцающая малость
свои же имена воспомнила не вдруг.
и самым странным был маршрут прогулки нашей:
он, начинаясь здесь, заканчивался там.
то вдоль журчащих дней, то вдоль воздушных башен
мы шли, и вся листва сопутствовала нам.
и ветер неночной сопутствовал безмолвно,
и норд его и вест и цвет его сплошной,
встревоженной реки темнеющие волны —
вязались каждый миг с прибрежной тишиной.
в его гербе был дождь крест-на-крест освещенный
прадедовским мечом, девизом боевым,
в его дожде был герб, и, с светом свет скрещенный,
андреевским дождем казался голубым.
теперь мы шли втроем, девизы забывались
и забывались звезд лихие имена,
и светлого креста полуночную благость
заоблачно несла прохладная волна
где ветер думает стремительную думу —
одну, осеннюю, и дождь прозрачен так,
как будто думы той сиреневому дыму
он цвет свой никакой отплясывает в такт,
где темная листва, себе не зная равных
ни в цвете, ни в веках, ни в сумраке дневном,
