машина сразу же в глаза бросается. Быть такого не может, чтобы никто ничего не заметил…
– Обижаешь, начальник.
– Ну, иди ужо, иди…
АНДРЕЙ
В город решили не соваться. Благоразумно вернулись пешком на трассу и на перекладных добрались за четыре муторных часа до Федосеевки, где находилась холостяцкая берлога Славкина.
Гарнизонный жилой городок почти в точности напомнил Мостовому его родной Зареченск. Те же унылые голубовато-серые панельные пятиэтажки, обшитые по торцам погнутой ржавой жестью, по обеим сторонам стометровки с жалкими останками асфальта между глубоких рытвин. Те же изуродованные, перекошенные скамейки у подъездов в лохмотьях жуткой темно-зеленой краски. Дикий визг и топот неприкаянной детворы. Расфуфыренные молодые мамашки с колясками, удивительным образом совершающие степенный вечерний променад по местному бродвею, больше похожему на полосу препятствий неслабой степени сложности.
– Не разувайтесь, мужики, – предупредил Славкин. – Я так хожу. – И ему нельзя было отказать в похвальной предусмотрительности, в чем мгновенно убедился Мостовой, стоило только зажечься чахлой сорокаваттке в прихожей.
Полы в Саниной квартире, по всей видимости, в последний раз видели мокрую тряпку накануне его увольнения из рядов славной Красной армии три года назад. Да и подметались не особо часто. Вдоль плинтусов, как по брустверу окопа, тянулись ровные холмики всевозможного мусора. Картину полного осознанного пофигизма дополняли ободранные обои в разноцветных подтеках, сломанные дверцы встроенных шкафчиков, груды пустых бутылок, занимающих большую часть жилого пространства – и на кухне, и в единственной комнатушке пять на пять. Попросту говоря, Санина берлога отвечала своей кликухе по всем параметрам.
Но окончательно поверг Мостового в состояние полной прострации туалет. Когда он, разложив по краям обрывки газеты, попытался взгромоздиться на унитаз, ноги его неожиданно поехали в сторону. Потеряв точку опору, он чувствительно приложился затылком к стене и рухнул на усыпанный штукатуркой пол. А потом, ожидая, пока зрение опять обретет нормальный фокус, с добрую минуту лежал в обнимку с этим замызганным фаянсовым уродцем, тупо наблюдая, как в открытой взору канализационной трубе подрагивает и колышется покрытая сизой пленкой загаженная вода.
– Извини, браток, – тут же раздался из-за двери покаянный голос Санька, – не успел тебя предупредить… Живой?
– Да ничего, – сипло вымучил Мостовой. – Не бери в голову. Все нормалек, братан.
На скорую руку перекусив килькой в томате с сухарями, которую Славкин нашел после долгих ковыряний в своей захламленной кладовке, поставили чайник на плиту. Семеныч от чаепития отказался. Ушел спать в комнату. Мостовой подошел к приоткрытой балконной двери и закурил.
– А вот теперь садись-ка рядышком, браток, и будем мы с тобою разбирать по полочкам, – сказал Славкин и похлопал своей здоровенной пятерней по пустому табурету. Подождал, пока Андрей вернется к столу и, потерев заросший щетиной подбородок, произнес: – Исходя из нашей ситуации, могу предположить следующее. Ханорик этот чернозадый появился у вашей хаты только в день нашего с тобой приезда в семь утра. Еще затемно. Это он мне потом, без тебя уже, на ушко шептанул. Отсюда вывод – тот, кто его послал, – точно знал расписание автобусов. Ты же сказал, что автобус к вам ходит только два раза в день, утром и вечером? Я правильно тебя понял?
– Правильно. Утренний в поселке – в восемь часов.
– Вот он и пригребся за час до этого, чтобы как следует облежаться. Его, естественно, ссадили с машины на подъезде к поселку. В Ретиховку, конечно, она не заходила. Это дела не меняет. Главный вопрос в том, как они вычислили точную дату твоего возвращения в Зареченск? А ты, часом, деду телеграмму не давал?
– Нет, Сань, никакой телеграммы я не отправлял.
– Подожди… Что же у нас тогда получается? А получается, что этот твой неведомый говнюк- благожелатель срисовал тебя уже по приезде в город. И, зная, где ты теперь обретаешься, тут же послал туда своего человека. Слушай, а ты, вообще, с армянами-то как? Нигде у тебя с ними непоняток не было?
– В том-то и дело, что никогда. Ничего такого и припомнить не могу. Нигде я с ними не пересекался.
– Ладно. Это тоже пока подождет. Давай дальше. Если принять во внимание, что у дома Сукоткина никто тебя не видел и записи с камер наблюдения, как ты утверждаешь, расшифровать никак не мог. Так ведь?
– Да, Сань, это я тебе гарантирую.
– Тогда выходит, что срисовал тебя кто-то из твоих давних знакомцев по этим двум твоим старым делам – пять лет назад в Ретиховке и тремя годами позже – на прииске. Ну-ка, давай еще раз пробежимся по твоим поганцам-корефанам. Напомни-ка мне еще раз, браток, кто из них в живых остался?
– Да только четверо мелких урок, шестерок на подхвате из дорофеевской ватаги. Но они же, Саш, до сих пор на зоне парятся. Все капитальные сроки схлопотали. Двое – по пятнадцать лет строгого режима. Один – десятку, а последний – семь лет.
– Вот из этих последних двух и мог кто-то запросто по УДО[32] освободиться. А что? Теоретически мог ведь? А почему бы нет? Вел там себя на зоне, как шоколадный заяц, пахал, как мужик, хоть и западло, или в администрацию стучал от всего сердца – вот и пошли ему навстречу. А если еще и забашлял нехило, так и вообще в этом сомневаться не приходится. У нас и не такое ведь бывает?
– Не знаю…
– Значит, это свое предположение мы со счетов пока не снимаем. Теперь вот что. Скажи-ка, Андрюха, а на кого этот твой Дорофеев тогда работал? Не мог же он сам, по своей инициативе вас тогда прессануть? Кто-то по-любому должен был его на это нацелить.
– Вообще-то он – мент бывший. Потом вроде как в каком-то «Шансе» или… «Нюансе» начальником охраны был. Фирма, наверно, какая-то? Я не знаю. Но на момент судебного разбирательства он уже точно нигде не числился. Это я хорошо запомнил. Хотя, если честно, я на суде ко всей этой бесконечной говорильне не особо и прислушивался. Не до того мне было.
– А вот это плохо, брат. Никогда и ни в каком состоянии нельзя по-пустому хлебалом щелкать, чтобы не пришлось потом, по прошествии определенного времени, из своей задницы ржавые гвозди драть. Это я тебе с полным основанием утверждаю. Уж в этом можешь мне поверить. Ну, ладно. Не морщи лоб. Давай-ка дальше будем… Значит, говоришь – мент?
– Бывший…
– Нет, их тоже, замудонцев, бывших не бывает. Одна шаражка. Что бывшие – что нынешние. В одной кастрюле варятся. Ой, не люблю я, брат, когда ментами пахнет. Очень не люблю. И ты говорил, вроде, что уж больно быстро тогда в тайге к тебе ОМОН приперся?
– Да думал я над этим. Тоже не совсем понятно. Танюша с Семенычем ведь тогда до поселка так и не дошли. Их по дороге прихватили. Значит, если и был звонок в милицию, то только из самой дорофеевской банды. Ну, больше никак не получается. Стрельбу в Ретиховке не слышали. Слишком далеко было.
– Вот видишь – и еще одна замута. Ну, а по второму случаю?
– Остался вроде один скользкий хвощ. Это тот, кого я как заложника по своей дури по тайге таскал… По крайней мере, я его после окончания всей этой бодяги ни среди мертвых, ни среди живых больше не видел.
– М-да… Похоже, и еще один фигурант образуется? А, Андрюш?
– Похоже на то.
– Знаешь, брат, а я, вообще, чем дольше думаю над всеми этими твоими крутыми похождениями, тем больше у меня мозги раскаляются. Куда ни кинь у тебя – везде клин. И кого ты, паря, только на хвост не намотал. Тут и менты, и китаезы, и бандюганы с фээсбэшниками. Ну полный компот! Однозначно, что неслабый ангел-хранитель у тебя имеется. Но в последнем случае что-то я друзей твоих синеперых совсем не понимаю. Это, конечно, славно, что ты им там кучу всяких подписок отвалил. Но что они – так сразу взяли и поверили? А не легче ли было тебя попросту слить? И тебя, и деда. Нет человека – нет проблемы. Так ведь? Так нет же – сами себе устроили полный головняк. Тут уж только один вывод, брат, напрашивается.
