втолковать ему, что ее действительно никто не трогал. В момент передачи она была совершенно здорова. Да и вернули ее сразу же – через три дня при обмене. Русские вернули наших людей в обмен на его жену. Все, что произошло с ней потом, случилось уже на российской стороне. И зачем нужно было накачивать ее наркотиком – знают только они. Что? Он все равно не верит? Это очень плохо. Значит, ты не находишь нужных слов. И все-таки… ты еще раз попробуй, мой мальчик. Я прошу тебя. От этого сейчас зависит все!
Ван Дэн-лао с усилием, словно приклеенную, оторвал трубку от уха и, не выпуская ее из руки, несколько раз протяжно, с хрипеньем, вздохнул открытым ртом. Ему не хватало воздуха. Голова кружилась, и по сетчатке глаз, словно по темному небосводу, ползли и ползли из края в край, как титры по экрану, скачущие холодные огоньки.
Он вздрогнул, встрепенулся и снова рывком приблизил трубку к уху, придавил ее так, что услышал, как через монотонный непрерывный гул слабыми, аритмичными, затухающими толчками пульсирует кровь в виске.
После предыдущего разговора с сяо-Ли он так и не сообщил в Пекин о возникших на прииске неприятностях. Он сразу же понял, что это бесполезно и поздно делать. Услышав от Вэйгу, что в дело вступили профессионалы – «они исчезли, словно тени», – он тут же осознал, что случилось непоправимое, что игра окончательно проиграна. То, что к ней подключились российские спецслужбы, могло означать только одно – в Москве произошла полная перестановка сил, и прииск очень скоро перейдет в другие руки. А значит, и деньги, вложенные в него, безвозвратно потеряны. Огромные чужие деньги! И ему никогда, ни за что не простят, что он поставил их на плохую карту!
Ван Ден-лао опустил изящную золоченую трубку на рычаг. Двумя руками, очень осторожно, будто она была сделана не из кости и металла, а из тончайшего и хрупкого ханьского фаянса. Соскользнул невидящим взглядом на темный от старости лак ажурного колченого столика с головами грифонов по углам. И вдруг рывком расправил плечи и задохнулся от нахлынувшего упоительного чувства необычайной легкости в каждой клеточке своего давно истраченного тела. Словно все многочисленные старческие хвори неожиданно, в один неуловимый миг покинули его, испарились вместе с липким потом страха, ежеминутно отравлявшим все его существование.
Теперь он был по-настоящему свободен! Так, как не был свободен никогда на протяжении всей своей долгой и суетной жизни.
И непривычно легкими, невесомыми шагами он пересек темную комнату и замер, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу.
На мертвой пустынной спящей улице Хейхэ мела метель.
АНДРЕЙ
– Та минбай, вомэн пуши зай кайвансиаю па?[72] – спросил Краев. – Та женши дао, ци фендшон хоу, куанцинь баоджа[73]?
– Ши де, та сян… син[74], – ответил Ли Вэйгу.
– Ну, вот, Андрюха, – сказал Саня, обращаясь к Мостовому, – перевожу тебе дословно. Твой основной вражина в полной прострации и душевном раздрае. Сейчас он себе однозначно кишки пустит. Или как там у этих китаезов принято? Они же не япошки? Да ладно. Это уже не суть важно. Главное – результат. Так как, братишка? Ты теперь доволен? И добре… Чую, что доволен.
– Но почему еще до штурма? Ты ведь говорил, что после?
– А разве это так существенно? До или после? Скоро придавишь пальцем, как хотел. Ну-ну, теперь хоть не менжуйся. Держи-ка пульт и рацию. И ровно через пять минут после моего выхода в эфир жиманешь на эту вот красную пимпочку. Смотри – не перепутай. Ну что, Егор, погнали?
– Один момент, – ответил Краев и молниеносно крест-накрест взмахнул рукой. Тускло блеснула сталь. Раздались тихий свистящий сип и шорох оседающих на землю тел. Семеныч вскрикнул и отшатнулся в сторону. Мостовой не шелохнулся. Устоял на месте. Он был давно готов к этому. Давно уже ждал этого момента.
Медленно расходилась, расползалась мгла. Оседала все ниже и ниже. Стлалась по заледеневшей, присыпанной снегом земле. Забивалась все глубже и глубже в хмурые кедрачи, в мертвые уродливые клети буреломов.
– И зачем до света дотянули? – спросил Семеныч и тут же сам себе ответил: – Знать не нужно им напрасно хорониться. Знать не след потемкаться. Видать, большую… силищу имеют. – И, помолчав немного, уронил опасливо: И чего же он доселе не звонит? Поди уж три часа заминуло? А то и боле?.. Кабы тебе не запоздать?..
– Что – запоздать? – рассеянно спросил Андрей.
– Ну как «чего»? На кнопку-то нажать?
– Зачем, Иван Семеныч? Это… ни к чему. Ведь взрыва никакого все равно не будет.
– А чего ж тогда-то будет?
– Резня. Обыкновенная поганая резня. Точней… – уже была. Без нас с тобою все давно закончилось.
Они стояли на покатой вершине невысокого увала и молча смотрели вниз на приисковый полигон. Там, среди замершей техники, продолговатых коробок каких-то многочисленных технических строений сновали крепкие фигуры в черном. Сновали деловито, но слишком неторопливо и хаотично, как упитые нализавшиеся ломехузы[75] муравьи. А в центре ровной площадки перед квадратной приземистой кирпичной постройкой замер армейский транспортный вертолет, распластав до самой земли тяжелые крылья лопастей.
Громко захрустел валежник за спиной. Мостовой обернулся и, шумно втянув в себя воздух через расширенные ноздри, заиграл желваками:
– Ты?!
Перед ним, рядом со Славкиным и Краевым, стоял старый знакомый фээсбэшник, полковник Мальков. Такой же чистенький и ухоженный, как и тогда, три года назад во время их первой встречи. В таком же новом, с иголочки, теплом камуфляже. С таким же хищным прищуром холодных неподвижных глаз.
– Ну что, Санек? – изо всех сил стараясь говорить сдержанно, произнес Мостовой. – Теперь я за тебя совсем спокоен. Я вижу, ты путем пристроился. Так значит, значит, тебя ко мне… банально… подсадили? И вся эта долгая пустая кутерьма…
– Ты хорошо соображаешь, Андрюха. Да только… слишком долго. А я ведь тебе, братушка, открытым текстом выдавал. Еще тогда, в гарнизоне. Втемяшивал в твою худую бошку, что тебя еще раз разыграют.
– Что?! – неожиданно взорвался Мальков. – Да ты, капитан, совсем охренел?! Да ты же загребешься у меня отписывать! – Схватился за подвешенную к портупее кобуру. Но Славкин его опередил – ударил Малькова по рукам, вырвал из его кобуры «макара» и кинул его Краеву. Тот ловко поймал пистолет на лету, сунул не глядя за пазуху.
– Да ты! Ты! – побагровев, продолжал горланить фээсбэшник.
– Все! – рявкнул на него Санек и, убедившись, что Мальков заткнулся, прибавил тише, с расстановкой: – И не гони пургу, полковник. Нам не тебе отписывать. У нас своя епархия. Все. Убери его, Егор. Он больше здесь не нужен. Сам все сделаю.
– Сделаешь? – спросил Краев и посмотрел на Славкина в упор.
Саня не ответил. Только хмыкнул.
Проводив взглядом коллег, Славкин снова посмотрел на друга. Лицо его при этом не отражало никаких эмоций:
– Сейчас вы с дедом тихенько уйдете. Назад вам, естественно, путь заказан.
– Еще один вопрос.
– Валяй.
– Так значит, в гарнизоне – это тоже все тобой подстроено?
– Да. Нас слишком время торопило. И там уже без всяких антимоний. Все? Еще чего-то?
– Нет.
– Тогда валите.
– И Бог тебе судья, – сказал Семеныч.
