Я свернула бутылке пластиковую шею, хлебнула из горлышка — Иван Францевич меня простит, мне надо было сосредоточиться.
– Ну и дрянь! — прислушалась я к вкусовым ощущениям. — Хотя для неустойчивых девушек в самый раз.
Местами наречие туземцев Огненной Земли бывает Удивительно точным, в переводе с языка аборигенов ликер 'Амаретто' означает — БАБОУКЛАДЧИК. Туземное предание гласит: если тебе пришла охота уложить девушку в постель — накачай ее 'Амареттой',
Захватив эликсир любви, я вернулась в комнату, присела к письменному столу, упирающемуся в подоконник. Выдвинула ящик — бесцельно, чисто машинально.
На дне лежали; стопка пожелтевшей писчей бумаги, картонный пенал с карандашами и несколько почтовых конвертов. Я взяла верхний, рассеянно пробежала глазами адрес.
Это был мой адрес.
Я вытащила остальные, разложила их на столе. Так этот конверт предназначался Алке. Этот — Семену…
Кому были адресованы остальные, я догадывалась — откинулась на спинку стула, задрала голову. Алка осыпалась почти совсем — в живом живописном поле нелепо и беспомощно висела ее обрубленная по локоть рука.
Я вытащила из своего конверта открытку, пробежала текст. Иван Францевич приглашал меня на НАШ день.
'Наш день' — это день его рождения.
Что бы там ни было, в этот день после окончания школы мы всегда — когда впятером, когда и с другими ребятами из класса — собирались за этим столом. Последние пару лет эта традиция тихо угасла; все разбрелись по своим норам.
Какое же это число?
Вспомнила. День его рождения приходился как раз на тот день, когда у нас грянула реформа…
— Он не собирался никуда исчезать! — я шарахнула кулаком по столу с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурная пыль.
Я открыла окно, глотнула свежего воздуха, набрала его полные легкие и заорала:
ЧЕЛОВЕК ПРОПАЛ!
— впрочем, вряд ли кто-то из туземного населения расслышал в ночи этот крик, а если б даже и расслышал, то наверняка ничего бы не понял: иностранные языки даются жителям Огненной Земли с большим трудом.
5
Что ж, теперь я по крайней мере знаю, что мне делать.
Выйти во двор, встать к глухой кирпичной стене и, сдерживая порывающийся перейти с ходьбы на бег шепот (регламент игры предписывает водящему избегать скороговорки), вести отсчет; и медленно отодвинуть от ноющих висков занемевшие ладони, отступить на шаг, увидеть: желтая стена вся в трещинах, вздутиях и струпьях; чуть выше, широко расставив ноги, стоят буквы, прыснутые из пульверизатора с краской: 'Витя Цой, вернись!' — и довести положенный счет до конца, а потом громко выкрикнуть: 'Я иду искать! А кто не спрятался — я не виноват!'… Однако прежде я отведу эту несчастную старуху домой.
Мы спустились в подземный переход, потом миновали сверкающий надраенным никелем и дымчатым стеклом отель, свернули в чудовищно захламленный глухой двор (сюда стаскивают картонные отходы уличной и палаточной торговли); старуха остановилась перед парадным — подслеповато щурясь, она вглядывалась в окно на первом этаже; потом тихо заплакала.
Я встретила ее возле прачечной — она беспомощно озиралась и со стороны казалась птенцом, выпавшим из гнезда. Ростом — никак не больше метра сорока — и фигурой она была совершенный ребенок, вот именно птенец.
– Потерялась вот… — она зачем-то показала мне пустую сетчатую авоську. — В прачечную пошла, а обратно как, к дому — не помню…
Она назвала улицу. Это совсем недалеко, минут пять-семь ходу; я взяла ее под локоть, мы медленно двинулись к перекрестку; вдруг я случайно оглянулась на витрину и чуть было не споткнулась на ровном месте. Листок, приклеенный к стеклянной двери, сообщал, что сегодня прачечная отдыхает по причине санитарного дня.
– Когда вы ушли из дома? Вчера? Позавчера?
Вид у нее был испуганный: похоже, она опасалась, что я не отведу ее на родную улицу, а покину здесь, среди незнакомых домов, деревьев, машин и людей… От нее исходил тонкий, сладковатый, совсем древний запах.
Она мелко-мелко закивала головой.
Авоська у нее пустая, значит, в лучшем случае вчера сдала свое ветхое белье, а потом кружила по Агапову тупику, плутала, и душа ее медленно мертвела от мучительного неузнавания квартала, поблизости от которого прошла, наверное, вся ее жизнь, и где она знала каждый камень, куст, дерево, пучок травы, взломавший асфальт… Я поймала себя на мысли, что точно так же ничего вокруг не узнаю: я родилась и выросла в каком-то другом городе.
Возможно, и мой учитель вот так же ушел из дома, забылся, заплутал… Эта мысль меня грела, однако, недолго. Он был в абсолютно трезвом уме и здравой памяти. В беспамятстве не пишут пригласительные письма ровным твердым почерком.
Я усадила старуху на лавочку, собралась было уходить, но тут обратила внимание на маленькую странность: только окно на первом этаже было оживлено сиреневыми хлопьями герани — все остальные окна были пустоглазые, совершенно неживые.
– Выселяют нас, видишь, — просто объяснила старуха. — Я одна в доме осталась… Куда я поеду? Всю жизнь тут… Вон уж и отключили все, воду, газ… Сказывали, дом этот, стеклянный…
'Отель', — догадалась я.
— …В общем, расширяться этот дом будет. А чего, красивый дом, богатый.
Как же она будет — без воды, газа, без тепла — холода скоро нагрянут…
– Ничего, — сказала старуха, смахнув застрявшую в глубокой морщине у рта слезинку и аккуратным жестом упрятала выбившуюся из-под платка прядку пегих волос. — Проживем как-нибудь.
На прощанье она меня перекрестила… Что ж, в бога я не верю, но, возможно, прозрачная тень креста, вычерченного этой крошечной рукой, поможет мне искать. Здесь неподалеку; мимо этого отеля наверняка проходил в последнее время Иван Францевич, тут пролегает путь, который проходят все пенсионеры Агапова тупика: через квартал отсюда, в сером доме, где на запущенном балконе растет худосочная березка, на первом этаже находится почта; здесь все наши старики получают пенсию. В прежние годы я несколько раз провожала учителя до почты. Тогда отель еще строился, отгородившись от мира глухим массивным забором, ритмично проштемпелеванным через каждый метр фирменным клеймом какой-то очень известной строительной кампании — то ли австрийской, то ли итальянской, то ли турецкой.
Теперь на месте забора паркинг. А на ступеньках прогуливается швейцар — он торчит туг с утра до ночи.
Возможно, он видел пожилого хромого человека.
6
