Ничто». Группа рассредоточилась между каменными глыбами, ряд которых тянулся вдоль хребта и служил как бы оградой поселению. Ежась под ветром, поселенцы начали спуск по диагонали к террасам, по которым только что протопала группа Натана Изака. При спуске то один, то другой камень под ногой начинал качаться, а затем срывался вниз и исчезал в темноте, с каждым ударом все тише похрустывая на зубах ущелья. Не успела группа рава Хаима пройти и тридцати метров по тропке, уходящей под козырек обрыва, как появился вертолет с прожектором. Борцы против мирного процесса прижались спинами к обрыву, и так стояли, пока сиреневое с серебряным отливом щупальце, расширяясь книзу, ходило ходуном перед ними, словно маятник. Самое неприятное, однако, ждало впереди: вертолет пролетел еще немного в сторону долины Тирца, развернулся и двинулся назад, устремив свой чертов прожектор прямо в наших героев. Теперь уже прижимайся-не прижимайся – когда этим жирным лучом тебя хлещут по щекам, ты ощущаешь свое бессилье. И не укрыться тебе от этого ледяного глаза всесильного государства, за которое ты, кстати сказать, как религиозный сионист по субботам возносишь молитвы.
Люди стояли в шеренгу, прижимаясь к скале. Прожектор полоснул у самых их ног. Полоснул – точно мечом рубанул, пытаясь отрезать их от Северной Самарии, с которой они срослись. А затем нырнул куда-то вверх, утягивая за собой серебристый с сиреневым отливом шлейф. Дружное «уфф!». Напрягшиеся тела расслабились, став чуточку ниже.
Йосеф Барон, находящийся на крайне левом фланге и за это мысленно называвший себя «шаломахшавником»{«Шалом ахшав» – «Мир сегодня» – израильская ультралевая организация.}, обнаружил тропку, уходящую вниз. Театральным шепотом позвал он всех за собой. Гуськом по черной ложбинке между скалами поселенцы начали спускаться на террасу, расположенную несколькими ярусами выше группы Натана Изака. И тут новый звук. Прямо над головами затарахтел мотор джипа. Все – от рава Хаима, который по градации Йосефа Барона был чем-то вроде активиста «Кахане хай{«Кахане хай» – израильская ультраправая организация.}», и до самого Йосефа – застыли, точно глыбы, среди которых они оказались. Затем мотор заткнулся. Машина остановилась прямо над ними. Щелкнула дверь. Из-за обрыва светящимся удавом выполз луч армейского прожектора. Поджигатели войны стали тесниться обратно под карниз, из-под которого только что выбрались. Второпях Йосеф Барон и его приятель, «американец» Моти Финкельштейн, наступили на «дышащие» глыбы, и те помчались вниз, увлекая за собой глыбы поменьше и камни разных калибров. Камнепад этот был услышан солдатами, так некстати остановившимися именно в том месте, которое только-только покинула группа рава Хаима.
Спутники рава Хаима прижались взмокшими от напряжения спинами и затылками к обрыву, на котором буквально в нескольких метрах над ними топтались солдаты, размахивая армейскими фонарями. Лезвия света скрещивались, как шпаги мушкетеров, к счастью, не достигая ни тех, что укрывались далеко внизу, ни тех, что прятались чуть ли не под ногами у охотников. Единственное, что выхватывали они из темноты, – это скалы, застывшие, точно люди, окованные ужасом перед застигнувшей их погоней.
– Может, спустимся? – спросил сержант, вглядываясь во тьму.
– Может, – процедил капитан. – Без причины камни падать не могли.
– А олени? – это подал голос третий боец, вылезая из джипа.
– Олень – дневное животное, наставительно сказал капитан. – Вот волк – животное ночное. А олень – зачем оленю ночью нос из своей пещеры высовывать? На волчьи зубы нарываться?
На армейских брюках было нашито много карманов. Но мобильного не было ни в одном. В локкере – запирающемся железном ящике, похожем на сейф, – Шауль тоже уже посмотрел. Куда же он делся? Шауль сел на край кровати посреди палатки, расчитанной на двадцать мест. Ни в карманах брюк, ни в локкере, ни в рюкзаке под кроватью пелефона не было и быть не могло. Шауль точно помнит, он положил его на кровать... Да-да, на подушку. Он как раз собрался потихоньку позвонить Сегаль, а тут вдруг объявили общий сбор. Он оставил мобильный и побежал. Им сообщили, что завтра предстоит преградить дорогу поселенцам, которые попытаются пройти на территорию Канфей-Шомрона. Вообще-то Шауль давно уже решил, что в подобном случае он в операции участвовать откажется – придет к капитану Кациру и заявит: я, мол, сам поселенец и супротив братьев своих не пойду. Не нравится – сажайте в тюрьму. Но тут вдруг возникло у него странное ощущение – никакой схватки с поселенцами не будет. Будет что-то другое и очень страшное. Это было уже в третий раз в его жизни. В прошлом году, после того, как он прибыл на базу, их довольно часто отправляли на операции. Как правило, он при этом чувствовал себя достаточно спокойно... Нет, молился, конечно, вставлял в благословение «Услышь голос наш...» слова о том, что, мол, помоги завтра в бою, отведи от меня пулю и т.д., но при этом была какая-то уверенность в том, что все пройдет нормально, так что молитва скорее походила на некое распределение ролей перед операцией – дескать, я все, что от меня зависит, на совесть сделаю, а Ты уж не подкачай, не выдай!» И вот однажды, перед операцией в Шхеме по задержанию вожака какой-то террористической группировки, он начал молиться и вдруг, что называется, уста отяжелели, язык дохлым сомом улегся на дно рта, и ужас петлей начал стягивать горло. Тогда, сам не понимая, что делает, Шауль набрал на мобильном номер Сегаль. «Привет, Сегаль!» – прохрипел он.
«Что у тебя с голосом?» – ужаснулась Сегаль. «Не знаю... Что-то с настроением непонятное» – невпопад брякнул он и замолчал – не объяснять же возлюбленной, что завтра операция, а у него жуткие предчувстия! Но объяснять ничего и не надо было.
На следующий день, вернее, на следующую ночь, ворвались на джипах в Шхем, блокировали целый квартал, и разведгруппа заявилась в гости к полевому командиру. Шауль ворвался в дом первым. Террорист встретил его очередью из АКСУ – складного укороченного «ублюдка», как называют его русские, слабоватого для уличного боя и идеального для комнатного. Очередь ударила точно в грудь, и Шауля вынесло из комнаты. Одна пуля попала в самый край бронежилета, в сантиметре от горла. Комнату забросали гранатами. То, что осталось от боевика, вручили приглашенным родственникам, а сами отбыли обратно на базу. Едва войдя в палатку, Шауль схватил мобильный телефон и услышал на автоответчике: «Шауль, любимый, срочно позвони мне! Неважно, который час, я все равно не сплю! Я ужасно за тебя волнуюсь. По твоему голосу вчера я поняла, что у тебя мрачные предчувствия. Весь день за тебя молилась и читала псалмы и сейчас продолжаю читать...»
А второй раз такое было совсем недавно, три месяца назад. Ночью во сне вдруг увидел, как идет по шоссе, а вдоль него по обе стороны какие-то большие деревья – то ли пальмы, то ли дубы, но не низкорослые и корявые самарийские дубы, а высокие, какие, ему рассказывали, бывают на севере, и вдруг кто-то ему говорит: «Дальше – не ходи! Дальше – прижмет!» – «Кто прижмет?» – он спрашивает, а в ответ ему: «Смерть!..»
Он проснулся и долго лежал с открытыми глазами, уставившись в брезентовый потолок палатки, который, во тьме казалось, колышется от дружного храпа десятков товарищей по оружию. Ощущение смерти, которая притаилась на дороге, обрамленной конвоируемой шеренгами гигантских деревьев, все не проходило. Утром Шауль позвонил Сегаль, хотя это и не разрешалось – для звонков домой и любимым отводилось время перед отбоем. «Опять предчувствие?» – спросила Сегаль, уловив знакомую хрипоту в голосе. «Да н-нет... – замялся Шауль и, стараясь вложить в свой голос как можно больше уверенности, бодро добавил, – все в порядке!» «Понятно», – ответила Сегаль и принялась молиться. На следующий день они ехали на джипе через арабскую деревню, и на повороте, когда водитель замедлил ход, из встречной машины высунулось дуло РПК – ручного пулемета Калашникова – и через секунду очередью разнесло стекла. Впоследствии на полу и сиденьях было найдено штук пятьдесят пуль. Ни одного из восьми сидящих внутри парашютистов не задело.
А сегодня он сам не понимает, что случилось, но почему-то больно дышать. Чушь какая! Никакой операции против террористов не предвидится. А что до предстоящей стычки с братьями поселенцами, то сейчас самое время заявиться к капитану Кациру и «Мефакед, ани ло яхоль!»
К капитану он не пошел, побродил в одиночку минут десять за палаткой, переворачивая рифленой армейской подошвой вросшие в землю камни и камушки, надеясь потревожить одного-другого скорпиончика и поглядеть, как они потом улепетывают. Скорпиончиков на месте не оказалось, стеснение в груди не прошло, и Шауль, стыдя самого себя за позорную слабость, пошел звонить Сегаль. И вот, войдя в палатку, он пошарил под подушкой и с изумлением обнаружил, что пелефона нет.
– Ну что, будем устраивать миздар буша{Досл.: позорное построение (ивр.).}? – мрачно спросил самар Моше Гринштейн.
– Обыскивать ребят? – возмутился Шауль Левитас. – Ни в коем случае! Кроме того, миздар буша
