Эван вздрогнул и открыл глаза. Тишина. Только хруст травы и камушков под ногами.
– Иегуда, – крикнул он. – Что такое по-русски «Skoreye»?
– «Be quick!» – не оборачиваясь, отвечал Иегуда почему-то по-английски, очевидно решив, что если Эван не понимает по-русски, то на иврите тем более.
– А «Syuda»?
– «Come here!»
«Странно, – подумал Эван. – Если это не шизофрения, а интуиция, то получается, будто Вика меня зовет. Может, она в беде, в опасности? Но, если так, почему вдруг на душе стало так светло?»
Под ногами то тут, то там встречались следы цивилизации. Моти Финкельштейн поддел носком кроссовка плоскую, как поднос, невесть как сюда попавшую раздавленную грузовиком пластиковую бутылку.
– Времен Второго Храма, – шепнул, указывая на нее, Ицхак Бен-Ами.
Стены ущелья начали разбегаться в разные стороны. Они оставались грозными, грузными и крутыми, но расстояние между ними разрослось примерно до пятисот метров.
А потом вновь словно какие-то силы принялись с боков давить на эти хребты, сдвигая их навстречу друг другу. Не прошли поселенцы и трехсот метров, как буквально у них на глазах долина опять превратилась в ущелье.
– Привал! – чуть обернувшись, шепнул идущий впереди рав Хаим.
– Привал! – прошелестело по цепочке. Рав Хаим прошелся по тропке до самого конца отряда, в котором замыкающим был Натан. Затем скинул рюкзак и сел на камень. Со скал свешивались нечесаные травы, вьюны и жидкие кустики. Звучала тишина, чуть разбавленная дыханием десятков легких, разнообразными шорохами, хрустом липучек, чьим-то шепотом, тихим треском откручиваемых пластмассовых пробок на пластиковых бутылках. Неожиданно в этой тишине послышалось стрекотание одинокой цикады, очевидно, страдающей зимней бессонницей. Рав Хаим улыбнулся этому пришедшему ему в голову образу, а Иегуда Кагарлицкий пробормотал по-русски: «Цикада-шатун».
Луна зависла прямо над ущельем и светила так бешено, что в лучах ее зияли даже змеиные норки.
Рав Хаим осмотрелся в поисках места для импровизированного туалета. Куда бы это незаметно удалиться?
Он вытащил на всякий случай из рюкзака свой револьвер (мало ли что?), повернулся спиной к тихому лагерю и зашагал вниз по тропе. Отойти хотя бы шагов на тридцать, а там уж и справить малую нужду. Ну, скажем, вон в той расселине. Он взял чуть левее – по руслу пересохшей речушки.
Луна, словно большой фонарь, продолжала парить прямо над ущельем. Видно было все, как днем. А вот и расселина!
Внезапно рав Хаим остановился. Ему показалось, что в глубине расселины он различил какое-то движение. Будто тень метнулась. Может, зверь? А если не зверь? Если человек? Надо проверить. Рав Хаим снял «беретту» с предохранителя, взвел курок и нырнул в расселину. Не прошел он и двух шагов, как увидел, что расселина стремительно сужается, однако светлый столбик впереди означал, что это все же не тупик, а проход. С трудом протискиваясь между скалами, рав Хаим вдруг явственно услышал, как шуршит сухая трава под чьими-то ногами. Он рванулся, царапая о края скал потрепанную куртку и кожу на руках, и очутился на небольшом косогорчике. За ним шла следующая гряда скал. А внизу, в лощине, метрах в пятнадцати, в лучах луны отчетливо видна была человеческая фигура. Кто-то пытался, мягко ступая в надежде уйти незамеченным, добраться до большой кривой акации или оливы – в лунном свете трудно было разобрать – и скрыться в ее черной тени.
– Стой, я вооружен! Стреляю на поражение! – крикнул рав Хаим, останавливаясь, чтобы прицелиться. В ответ, понимая, что его все равно заметили, человек побежал, и тогда рав Хаим действительно выстрелил. Разумеется, он не попал, но выстрел возымел действие – беглец остановился, поднял руки и, обернувшись, залепетал на смеси иврита и арабского:
– Пожалуйста, я очень прошу, не стреляйте! Аллах эль адхим! Клянусь Аллахом! Я не хотел ничего дурного. Я все, все, все расскажу! Только не убивайте меня!
Рядом с деревом, отбрасывающим гигантскую тень, человечек казался совсем крохотным. Что не мешало ему примеряться, как бы это улучить момент и вытащить свою собственную «беретту».
А рав Хаим с криком «Если опустишь руки, стреляю!» начал спускаться к нему по каменистой тропке. Тропка была крутая, и приходилось левой рукой все время хвататься за торчащие из земли камни и пучки травы, так что к концу спуска рука его была совершенно исполосована. При этом он не переставал бормотать:
– Г-споди, только не давай луне зайти за тучи! Г-споди, пусть будет светло! Г-споди, помоги мне! Не дай им меня выдавить!
«...И помни, Мазуз, – писал в очередном послании Даббет-уль-Арз, – что через две недели наступает месяц мухаррам. А десятый день этого месяца, как известно, – день Ашшура. Коран говорит нам, что именно в этот день были сотворены Небеса, земля, ангелы и первый человек Адам. И последние времена – то, что неразумные гяуры называют концом света, а добрые мусульмане – началом новой Вселенной, – начнутся тоже десятого мухаррама. Я верю – десятого мухаррама нынешнего года. И начнешь это – ты!»
– Но ведь Коран запрещает в месяц мухаррам вести военные действия и начинать походы! – возмутился Раджа.
– Оружие! – гаркнул на иврите рав Хаим.
Человечек молчал, оценивая свои шансы. Ему очень не хотелось применять оружие. За те несколько часов, которые он мерз в ущелье и шел следом за поселенцами, пыла у Гассана поубавилось. К тому же, если он набросится на еврея, когда тот будет его обыскивать, тоже еще, к сожалению, неизвестно, кто кого. Луну как раз слегка застлало облако – ровно настолько, чтобы морщины рава Хаима оказались невидны, так что в расширенных от страха глазах Гассана он вполне сходил за сорокалетнего. Да и на самом деле в свои пятьдесят семь он был еще достаточно крепок. С другой стороны, не пристало гордому потомку Ишмаэля сдаваться тому, кто находится с тобой в одинаковых условиях – оба мужчины были примерно равного роста, у обоих было по револьверу, правда, револьвер одного был нацелен на второго, а у того револьвер был за поясом, и руки подняты. Но если первый подойдет вплотную, чтобы обыскать второго, тут уже и кулак против пистолета может оказаться достаточно эффективен.
– Оружие! – повторил рав Хаим.
– Есть! – решившись, ответил Гассан.
– Бросай на землю!
– Не брошу! – вдруг осмелел Гассан, поняв, что за ослушание тот не будет в него стрелять – ведь, убив соглядатая, он лишался возможности выяснить, кто его сюда послал и с какой целью.
В этот момент луна вновь нарисовалась над головами и осветила напрягшиеся лица обоих мужчин. Глядя в блещущее от пота лицо собеседника рав Хаим просчитал все варианты и торжественно объявил:
– Ногу прострелю.
Рвануться и бежать. Только это и остается. Резкий рывок в сторону – он не успеет выстрелить. А дальше? «О Аллах! – мысленно взмолился Гассан. – Сделай так, чтобы луна опять зашла за тучи, стало совсем темно, и я смог убежать от этого поселенца!»
Но луна, к огорчению Гассана, не заходила. И Гассан, растерянный, стоял перед своим противником, а противник, в душе не менее растерянный, пытался заставить себя сделать то, что с такой легкостью получалось на поле боя и в Шестидневную войну, и в Йом-Кипурскую – нажать на курок. Не выходило. Неизвестно, во что бы вылилось это молчаливое противостояние, если бы не послышались крики и топот. Поселенцы, побежавшие на звук выстрела, немного поплутали, нашли, наконец, расселину и устремились в нее. И вот тут-то, когда обоих «дуэлянтов» окружила толпа бородачей, когда, сжав кулаки, на несчастного Гассана начал наскакивать Натан Изак, луна наконец-то сообразила убраться в тучу. Рав Хаиму это уже не было страшно, а для Гассана не имело никакого смысла.
– «Сражайтесь в Запретный месяц, если они сражаются в Запретный месяц. Если кто преступит против вас, то и вы преступайте против него, подобно тому, как он преступает против вас. Бойтесь Аллаха и знайте, что Аллах с богобоязненными». Сура «Корова», аят 194. Так что не волнуйся,
