И вот однажды, когда Элиэзер-Топор сидел в ешиве и мирно учился вместе с друзьями, послышалось: «Бум! Бум!» Стены ешивы сотрясались от ударов громадных камней. Последний «бум» пришелся на дверь и произведен был куском стального рельса, эту дверь пробившего. Все семеро разновозрастных студентов, схватив оружие, выскочили во двор, уже усеянный разнообразными «снарядами» и объятый клочьями пылевых облаков. Элиэзер первым, сжимая автомат, бросился к воротам, увидел вдалеке уносящихся подростков, влетел в уже опустевший школьный двор и бросил взгляд на длинное трехэтажное здание. В окнах первого и второго этажей метались лица. На третьем этаже Элиэзер никого не увидел. Конечно, это не означало, что там никого нет, но дальше медлить было нельзя. За спиной были сотни еврейских лиц, на которые были нацелены камни, болты, бутылки с горючей смесью. Элиэзер открыл огонь по третьему этажу и палил, пока рожки не опустели – два собственных и три позаимствованных на расположенном неподалеку армейском складе. Когда «узи» жалобно закашлял на холостом ходу, он подумал, что если сейчас на него помчатся вылезшие из укрытий четыреста-пятьсот учеников школы во главе с учителями, то потом вдове его хоронить будет нечего.
Но никто на него не помчался. Школа была пуста. Ученики вместе с учителями покинули школу через черный ход, а затем перелезли через стену и побежали: первые – жаловаться папе с мамой, вторые – писать жалобу израильским военным властям о поселенческом терроре, копию в «Шалом ахшав» и в Организацию Объединенных Наций. Так и не решаясь повернуться к расстрелянным окнам спиной, Топор поймал попутку и отправился домой. Он был счастлив, что остался жив.
Вдвойне он был счастлив на следующее утро, когда узнал, что ни в кого ненароком не попал – ночью почти не спал: мерещились сваленные в кучу подстреленные им арабские дети, извивающиеся в кровавой агонии.
А вечером был счастлив втройне, когда увидел, что прямо напротив ворот школы установлен блокпост Армии Обороны Израиля. Установлен в соответствии с арабскими жалобами для защиты арабских школьников от поселенцев. Побочным результатом стало прекращение камнеметания. И еще – узнав, что Министерство обороны выделило средство на блокпост, в Министерстве по делам религий решили: «А мы что – рыжие?» и выделили средства на содержание ешивы. Так благодаря выходке бешеного Элиэзера ешива «Од Йосеф хай!» была узаконена и формально признана.
Но и это был еще не конец. Спустя несколько недель житель Канфей-Шомрона и один из основателей и учеников ешивы адвокат Штейн в перерыве, взяв за локоть, отвел Элиэзера в сторону и заговорщицки поведал:
– А ты знаешь, что я узнал по своим каналам? Оказывается, здесь готовился крупный теракт, нападение на наших ребят! Они бы, конечно, тоже ответили так, что мало бы не показалось. Представляешь, чистым, возвышенным, духовным людям, пришлось бы убивать... убивать... убивать... А твоя стрельба все сорвала.
Кого имел Менахем Штейн в виду, говоря о «чистых, возвышенных, духовных людях»? Почему слова его звучали так странно, так туманно, словно говорил он о ком-то неведомом по наитию свыше. Вспомнил Элиэзер об их разговоре спустя пятнадцать лет. В стране в то время бушевал арабский террор, в пещере Махпела, главном святилище Хеврона, арабы, при полном бездействии властей, оскорбляли молящихся евреев, ходили слухи о скором еврейском погроме – по всему Хеврону были разбросаны листовки на арабском, где открыто указывалась дата предстоящего побоища... И наступил день, когда у врача из Кирьят-Арбы Баруха Гольдштейна, известного тем, что лечил и еврейских, и арабских детей, полопались нервы. Во время мусульманской молитвы он ворвался с автоматом в Пещеру Махпела и расстрелял двадцать девять арабов прежде, чем был растерзан толпой. Элиэзер спросил тогда Менахема: «Когда ты говорил о чистых, возвышенных, духовных людях, которым придется убивать, ты предчувствовал вот это?»
Лазарь уже давно молчал. Уже давно небо над Ариэлем приобрело лиловый оттенок, характерный для того утреннего часа, когда сотни, а может, тысячи, машин срываются с мест и, выдыхая дымы, разносятся во все концы страны. Молчал и Моисей Григорьевич. Перед глазами плыли улицы Канфей-Шомрона и Элон-Море, где он когда-то бывал, Кирьят-Арбы и Хеврона, где не бывал никогда, а вот улицы Москвы, где прожил чуть ли не всю жизнь, вдруг куда-то испарились из памяти.
– Ну вот так! – подытожил Лазарь-Элиэзер. – А как ты? Я вижу – в Ариэле живешь.
– В Ариэле, – солгал Моисей Григорьевич и в ту же секунду почувствовал, что говорит правду. В Москве он проживал. Жил – в Ариэле.
Следующих гостей привез серебристый шестиместный «Крайслер Пасифика», так называемый кроссовер – нечто среднее между джипом и легковым автомобилем. Вышедший из него обладатель больших живых глаз, тонких черных бровей, крохотных усиков и аккуратных залысин огляделся, подождал, когда из машин вылезут два сопровождающих его мордоворота в совершенно одинаковых черных кожаных куртках и чеканным шагом направился к Коби, который все еще стоял на крыльце своего вагончика. Однако дорогу ему преградили сержант Шмуэль Барак сотоварищи.
– Меня зовут Нахум Мандель, – начал глава делегации. – Вот мой документ.
И он протянул удостоверение сотрудника ШАБАКа. Барак внимательно осмотрел закатанный в пластик бумажный прямоугольничек. Он тщательнейшим образом изучил его, сличил фотографию с оригиналом, затем обернулся к Коби и кивнул. Коби без слов сделал пальцами рогатку, указывая на двух спутников Манделя. Те достали серо-салатовые корочки удостоверений личности.
– А их ШАБАКовские удостоверения? – спросил Коби, не покидая крыльца.
Сержант вопросительно посмотрел на кожаных.
– У нас с собой нет, – начал один из них, – но...
– Задержи обоих за самовольное проникновение на территорию военного объекта, – крикнул Коби, и прежде чем те успели пошевелиться, на каждого навалилось по трое парашютистов.
– И разведите по разным помещениям, – заключил он, уже глядя им вслед.
Мандель остолбенел.
– А вы с чем пожаловали? – осведомился у него сержант Барак.
– Я... мы... – залепетал не ожидавший такого приема Мандель. – Мы приехали забрать э...э...э... двух террористов и их сообщника...
– Кто распорядился? – спросил его Коби через голову сержанта Барака.
Сделать это было несложно – он продолжал стоять на железном крыльце вагончика, на лестнице о трех ступенях. Вместо ответа ШАБАКник протянул сержанту бумагу. Тот передал ее капитану. Тут уже оторопел Коби. Он был уверен, что никакого предписания у Манделя нет, что тот чистой воды самозванец – и вот, пожалуйста, и удостоверение ШАБАКовское, и приказ о немедленном задержании Камаля Хатиба, Юсефа Масри и Эвана Хаймэна, напечатанный на бланке ШАБАКа, и подпись имеется, хотя и не очень разборчивая. Коби не верил своим глазам. Печати, правда, не было, но кто сказал, что она на таком приказе вообще нужна? Неужели он ошибся, и все это не «липа»? В таком случае, если он не отдаст Манделю всех троих, его ждут хорошие неприятности.
Любопытно, что этот поединок между боевым офицером и сотрудником спецслужбы привлек всеобщее внимание. Мало кто понимал, в чем суть конфликта, но все следили за словесной дуэлью, интуитивно сочувствуя обаятельному Коби. Впрочем, у евреев всегда имеется объяснение всему. Поселенцы так и поняли – приехал ШАБАКник – привез приказ – рава Фельдмана арестовать, а остальных разогнать. А капитан – наш человек, не хочет!
– Кто подписал приказ? – слабым голосом спросил Коби.
– Совершенно не обязательно оглашать имена, – отчеканил, переходя в наступление, Мандель. – Мы все-таки ШАБАК, а не общество помощи детям с задержкой в развитии.
Коби понимал, что все это может оказаться блефом, что те двое, как и следовало ожидать, удостоверений не имеют, а этому Манделю... если он, скажем, и впрямь работает в ШАБАКе, утащить бланк и подделать приказ ему ничего не стоит. То есть кто сказал, что ШАБАКник выполняет именно задание ШАБАКа? Кстати о тех двоих...
– Почему у ваших подчиненных нет удостоверений? – спросил он, тщетно пытаясь придать голосу твердость.
– Капитан, – усмехнулся его оппонент, – вам не кажется, что вы задаете слишком много вопросов? Освободите моих людей, передайте в мое распоряжение террористов и их пособника, и я, так и быть, не буду писать на вас рапорт.
