Мохевцы всегда бывают так чутки и насторожены, что к ним никто не может подойти незамеченным. На этот раз Бежия и Коргоко так были поглощены своим горем, что даже и не заметили, как главный пастух очутился рядом с ними.
– Что вы? Не стыдно вам? – воскликнул главный пастух: – Мужчинам не пристало теряться в горе!
– Опозорили мой дом, шапку, – честь мужчины, – сорвали с моей головы! – простонал Коргоко.
– У мужчины всегда есть враги. Только надо давать им достойный ответ, – сказал главный пастух.
– Надо, надо, нет слов! – воскликнул Бежия. – И враг наш проклянет день своего рождения, – месть моя будет беспощадна!
Главный пастух взглянул на Бежию и подумал: «Да, с этим шутки плохи, он сумеет отомстить».
– Да, парень, ты оправдал мои надежды, – сказал он. Иди, мсти, но будь справедлив в своей мести, не подобает мужчине быть несправедливым. А ты, Коргоко, что собираешься делать? – обратился он к старцу.
– Что я могу в мои годы? Продам имущество, пойду поклонюсь в ноги начальникам, попрошу о помощи. Если бы у меня был сын…
– Что ты, Коргоко! Зачем тебе начальники? Они оберут тебя до нитки, а помощи от них не дождешься. А вот Бежия, чем он тебе не сын?
Но Бежия, обиженный словами старика, подумал, что его отстраняют от участия в поисках Циции, и сразу замкнулся в себе.
«Кто больше меня вправе заботиться о судьбе Циции? Я люблю ее больше всех на свете и пойду один искать ее», – подумал он, тяжело вздохнул, схватил ружье и быстро стал прощаться.
– Куда ты? – удивленно спросил главный пастух.
– Пойду своей дорогой. Сам еще не знаю куда…
И не успел старик опомниться, как Бежия уже исчез.
– И он меня покинул! – скорбно проговорил Коргоко, весь сгибаясь, как под непосильной ношей, – а я так на него надеялся!..
19
Спустя несколько дней Коргоко входил в приемную начальника уезда.
В те времена у начальников, особенно в горах, непременно бывали свои приближенные люди, через которых они держали связь с местным населением, а заодно и обделывали свои дела.
У начальника, к которому явился Коргоко, тоже был свой советник – один обнищавший дворянин, кичившийся своей родовитостью и не имевший за душой ни гроша. Трудиться для своего пропитания дворянин «Апракуне», – так прозвал его народ, – был неспособен, так как его с детства развратило бездельничание и болтание по чужим дворам. Он готов был скорее умереть от голода, чем переложить даже спичку с места на место, и когда ему советовали заняться каким-нибудь делом, он обиженно напоминал о своем происхождении и добавлял:
– Что ж поделаешь? Был бы я простым крестьянином, всем бы мог заниматься, а теперь – что поделаешь, – дворянин я, не пристало, неудобно!..
Так рассуждал дворянин «Апракуне», и иной раз ему удавалось вызвать сочувствие слушателей к своей судьбе. Однако этот надменный дворянин, которому родовитость не дозволяла трудиться, умудрялся не пропускать ни одного дарового обеда, ни одних поминок, ни одной свадьбы. На пиршествах этих он паясничал и готов был стать шутом любого хозяина, лишь бы не лишиться хорошего угощения. Всегда насквозь пропитанный винными парами, пузатый, охрипший от балагурства, он вечно таскался от соседа к соседу, заботясь лишь о том, чтобы нажраться самому; судьба голодной семьи мало его тревожила, ему было безразлично, сыты его дети или сидят на черством хлебе.
На одном пиру заметил его уездный начальник и ради потехи пригласил к себе на службу. «Апракуне» умел немного болтать по-русски, он мог бы занять место переводчика и, конечно, охотно согласился бы делить свои доходы пополам с начальником.
Начальнику очень понравилась эта мысль, и он с удовольствием думал о том, как пригласит к себе гостей и будет развлекать их шутом «Апракуне».
Начальник улыбался своим приятным мыслям, когда к нему подошел хозяин дома и почтительно осведомился:
– Ваше высокородие, вам не приходилось видеть, как «Апракуне» изображает мартышку?
– Как, мартышку? Сколько способностей у этого человека!
– Хотите, он проделает это сейчас ради вашего высокородия?
– Очень буду рад! Хе-хе-хе! Так, значит, изображает мартышку?
Хозяин отдал распоряжение, и через несколько минут в гостиную вступила процессия из трех человек: один держал подмышкой опрокинутое ведро и колотил палкой по его дну, другой вел на веревке «Апракуне» – мартышку и припевал, хлеща своего «зверька» хворостиной: «Чолах, чолах гелды, гарибабани гелды». А наш надменный дворянин, представитель и защитник чести рода, являл собой прежалкое зрелище. Он подпрыгивал на корточках, вытянув вперед голые, неестественно длинные руки. Веки его были загнуты кверху, что безобразило его до крайности, лицо перекосилось, и жирный, дряблый подбородок болтался при каждом прыжке. Так развлекал уездного начальника и гостей дворянин «Апракуне».
Это представление окончательно решило судьбу «Апракуне»: он получил верный кусок хлеба, сделался любимцем и самым приближенным человеком начальника уезда.
Впоследствии «Апракуне» проявил еще один, наиболее достойный талант, благодаря которому стал правой рукой начальника. Он сделался посредником между жалобщиками и начальником, вел переговоры с посетителями о размерах вознаграждения, необходимого в интересах дела, и, разумеется, ему всегда перепадали крошки с барского стола.
Именно этот «Апракуне» и встретил Коргоко, когда тот вошел в приемную.
– Кто ты и зачем сюда явился? – надменно спросил он посетителя в ответ на его приветствие.
Держа шапку в руках, Коргоко подошел поближе к «Апракуне», низко поклонился ему и спросил:
– Взгляни-ка, дорогой, на меня получше, разве не узнал меня?… Ты с начальником в Бурсачирах гостил, это ведь я тогда обед вам устраивал!
– В Бурсачирах? – переспросил «Апракуне», будто и на самом деле позабыл об этой пирушке.
– Да, дорогой!
– Постой, постой!.. Это прошлым летом, что ли?
– Как же, как же, милый, прошлым летом! – Коргоко удивился, что так быстро позабыто его гостеприимство.
– Разве упомнишь всех, кто нас приглашает! – как бы извинился «Апракуне», но с пренебрежительностью, ясно показывающей, что угощение это ровно ничего не означает.
– А ты к нам по делу, что ли? – спросил «Апракуне»
– Как же иначе? Разве бросишь в такую пору скотину без присмотра!
«Апракуне» обрадовался. Коргоко был человек состоятельный, от него можно было ожидать большой наживы. И «Апракуне» стал расспрашивать его о деле, но так небрежно, словно вовсе и не слушал его. Этим он давал понять горцу, что одного рассказа недостаточно, что надо заранее знать, на что можно рассчитывать.
– Да, так о чем ты? – как бы выйдя из задумчивости, перебил старика «Апракуне».
– А о том, что дочь у меня похитили!
Но «Апракуне» снова занялся своим делом.
– Беро! – позвал он есаула.
– Я здесь, ваша милость!
– Лошадей почистить надо, после обеда хочу немного проехаться.
– Слушаюсь, ваша милость!
– Да, так ты говоришь, дочь твою похитили? – снова обратился он к Коргоко.
– Да, похитили, и нет у нее защитника…
– Да ведь пришел же ты, значит – защитник! – пошутил «Апракуне» и снова занялся есаулом.
– Лошадь начальника подковали? – спросил он.
– Нет еще!
– Как нет! – разгневался дворянин. – Какой же ответ прикажете дать начальнику?
