наладить… Ты иди, иди к нам, Гайдар, но не с акцизами, а с кредитами, потому что когда мы отстроимся, мы ж конкурировать друг с другом начнем, значит, цены будут снижаться, значит, голодных не будет — что, не так, Гайдар? Сделай как Китай, как Япония, сделай, как сделали западные немцы после сорок пятого… Ну учили ж тебя хоть чему-нибудь, это ж ты, это не я в университетах сидел!
Ты, Гайдар, рынок строишь? Слушай, ты для кого этот рынок строишь, прямо говори: для нас или для них?
Если Акоп нервничал, он всегда говорил с акцентом.
— Так сейчас вообще жрать нечего, Яков Борисович…
— Жрать нечего, дорогой… это государственные магазины. А в каждом магазине есть коммерческий отдел. Там все! Они все купили! А у кого они купили, скажи? У государства! Это ж нэп, — верно?! Чистый нэп двадцатых годов, дорогой, когда Владимир Ильич сообразил (только не сказал никому), что социализм — это говно! Ты смотри: немцы после войны… что те, что эти… они ж свой шнапс не в России, не у Никиты Сергеевича покупали, хотя в России он был лучше, а себестоимость спирта — четырнадцать копеек литр! Нет, они свои заводы поднимали, — почему? Во всей Европе водка — это ж… вторая национальная валюта! Я вот, — Акоп помедлил, — я Андропова не люблю. Он меня притеснял. Но ты послушай, Гайдар: Андропов гонялся за мной не потому, что у меня была плохая водка, — да? А потому что он свою собственную продать не мог. Вот не мог — и все! Я сделал водку дешевле и вышиб их в пять секунд. А ты, Гайдар, решил… похоже… вообще не связываться с Россией, — так на кой черт, Гайдар, ты нам нужен? Получили правительство! Спирт «Роял» как победа демократии! А интеллигенция твоя, парень, просто… партия дураков, вот что я скажу! Просрут Россию — и не заметят!..
Алешке показалось, что Акоп как бы составляет план его будущей статьи.
— Руцкому передай — не поеду. С радостью, мол, но не сейчас. Знаешь, почему? Вон, курская газетка лежит, возьми, да? 29 марта. Видишь? 90-й год. Читай! Вслух читай!
Алешка развернул мятую «районку». Город Железногорск, Курская область. На первой полосе — выступление Руцкого в местном райкоме партии. Заметка была расчеркана красным фломастером, а один абзац выделен в жирный квадрат.
— Читай!
— «Я — русский полковник, мне стыдно за этих демократов. Я был на митинге в Лужниках и посмотрел, какое хамство со стороны Афанасьева, Ельцина. Они на Владимира Ильича руку подняли! И они, эти подонки, рвутся возглавлять российское правительство…»
— Вот, парень… — Акоп раскраснелся и совершенно по-детски смотрел на Алешку, — Руцкой, ты говоришь, мастер… — да? Какой он мастер, что с тобой?! Неблагодарный нищий, вот он кто!.. Я ему понадобился, скажите пожалуйста!..
— Интересно, Ельцин куда смотрит? — протянул Алешка.
— Ельцин? Сердца у него не хватает, парень, — сердца!
— А вы… мафия, Яков Борисович? — вдруг спросил Алешка. Если у него рождались какие-то вопросы, он уже сам не понимал, зачем он их задает.
— Некультурный ты, — засмеялся Акоп. — Большой бизнес, любой большой бизнес, это, парень, всегда мафия, потому что большой бизнес не делается в одиночку. У меня нет большого бизнеса, я — одиночка. Видишь, в лесу живу? Ты пойми: если б не мафия, рубль в России давно бы грохнулся, сейчас только мафия рубль держит…
— То есть Ельцин… — Алешка решил поменять тему разговора, — Ельцин, Яков Борисович, будет несчастьем России, так… выходит?
— Не знаю я, парень. Он с Урала, да? Урал это уже не Европа, но ещё и не Азия. Он из двух половинок, этот Ельцин. Если в нем европеец победит — одно. А если победит азиат… — впрочем, чего гадать, это будет ясно знаешь как быстро…
24
— Коржаков! Коржаков!
По голосу шефа Коржаков решил, что Ельцин требует водку.
Когда Ельцин видел, что Коржаков или Наина Иосифовна прячут от него бутылку, он кричал так, как умет кричать только русский алкоголик: динамитный взрыв с визгом.
— Кор-ржаков!
Здесь же в коридоре крутился полковник Борис Просвирин, заместитель Коржакова по оперативной работе.
— Давай, Борис! Только чтоб в графинчике и не больше ста пятидесяти, — понял?
Кличка Просвирина — «Скороход».
Кремлевская горничная, старушка, убиравшая кабинет Президента России, упала однажды в обморок, услышав, как Ельцин орет. С испугу она звала Ельцина «Леонид Ильич», хотя Брежнев не имел привычки пить в Кремле.
— Где моя охрана, ч-черт возьми!
Коржаков открыл дверь:
— Охрана здесь, Борис Николаевич.
Ельцин сидел на диване в широких трусах и в белой рубашке, закинув ноги на стул, стоявший перед ним. Правая нога была неуклюже замотана какой-то тряпкой и бинтами.
— Доброе утро, Борис Николаевич!
Ельцин сморщился:
— Саша, коленка болит… В кого я превратился, Саша?..
Он был пьян. У Ельцина начинался полиартрит, — суставы разрывались на части.
— Сильно болит, Борис Николаевич?
— Наина велела мазать кошачьей мочой… вонь-то, вонь… тошнит, понимашь…
Коржаков хотел сказать, что Ельцина тошнит не от кошачьей мочи, но промолчал.
Уровень медицинских познаний Наины Иосифовны определялся разговорами с какой-то женщиной из Нижнего Тагила и телевизионными передачами, которые она смотрела без счета.
— Садитесь, Александр Васильевич, — сказал Ельцин. — Пить не будем. Не беспокойтесь.
— А покушать, Борис Николаевич?
— Не буду я… кушать. Не буду, — понятно?! Просто так посидим.
Солнце было до того ярким, словно собиралось сжечь стекла.
Накануне состоялась первая встреча «большой тройки». Она так ничем и не закончилась: Ельцин не смог выговорить те слова, ради которых он приехал в Минск. Кравчук, который тоже имел свой план, решил не опережать события, а Шушкевич молчал, потому что его вполне устраивала роль гостеприимного хозяина.
Они встретились здесь, в Вискулях, у «подножия» Беловежского леса, не потому, что кого-то боялись, нет: просто Шушкевич рассчитывал не на деловую встречу, а на пикник. Ему очень хотелось сблизиться с Ельциным, а ничто не сближает людей так, как застолье, тем более — на охоте.
Ельцин молчал. На самом деле он дорого дал бы, конечно, если бы все, на что он решился сейчас, было бы сделано чужими руками. В дни Фороса Ельцин рассчитывал, что ГКЧП раз и навсегда свалит Горбачева, после чего он, Ельцин, свалит ГКЧП, ибо победить ГКЧП в демократической России легче, чем Президента СССР. Когда — не вышло, когда Горбачев вернулся в Москву, у Ельцина началась депрессия; в начале сентября он уехал в Сочи, где пил, без отдыха, почти двенадцать ночей. Он и сейчас хотел чуда. Он хотел, чтобы все, на что он решился, за него сделал бы кто-нибудь другой. Пусть это будет Леонид Макарович, пусть это будет Станислав Сергеевич… — пусть! А ещё лучше, если Леонид Макарович объединится со Станиславом Сергеевичем, и они — оба! — поставят его перед фактом: так, мол, и так, Борис Николаевич, привет тебе, мы — уходим, пусть Россия сама решает, с нами она или как…
Ельцин молчал. Молчал и Кравчук. А Шушкевич без конца предлагал или пообедать, или — посмотреть зубров. Леонид Макарович — не охотник, он больше рыбак, зато зубр под пулю от Президента Российской Федерации был подобран ещё неделю назад…
Странно все-таки: Ельцин получил… не популярность, нет, славу, благодаря борьбе с партийными привилегиями. Но ведь таких привилегий, как у Президента России Бориса Николаевича Ельцина, не было ни у кого, даже у гражданина Сталина. Главная привилегия: Ельцин разрешил себе не работать. Либо —
