извините! А работает — у себя на даче. Какая разница, где работает Президент? Кроме того, Михаил Горбачев остается Верховным главнокомандующим — эти обязанности, между прочим, никто с него не снимал. У Президента СССР — ядерная кнопка. Почему он должен кому-то её передавать? А? И кому? Их-то трое, — кого выбрать? Как эту кнопку поделить, это ж не бутылка, верно? Наконец, самое главное… — Яковлев наклонился к Горбачеву. — Кого в этой ситуации признает мир, а? Ельцина, который приехал в Америку, вылез пьяный из самолета, помочился на шасси и — не помыв руки — полез целоваться с публикой? Или Горбачева, своего любимца, нобелевского лауреата, — кого? Если Горбачев не признает новый союз, его никто не признает, Михаил Сергеевич!
Горбачев кивнул головой. «Держится мужественно», — отметил Яковлев. Странно, наверное, но Горбачев стал вдруг ему нравиться; перед ним был человек, готовый к борьбе.
— Нурсултан улетел? Найди его во Внукове, в самолете, — где хочешь, ищи!
С секретарями в приемной Президент СССР был самим собой — резким и грубым.
— И — в темпе вальса, — понял? Кто пришел?.. Я не вызывал!
Секретарь доложил, что в приемной Анатолий Собчак.
— Ладно, пусть войдет…
«Несчастный, — подумал Яковлев. — Для кого он живет?..»
Мэр Ленинграда Анатолий Александрович Собчак знал, что Горбачев видел его кандидатом в премьер- министры.
— Какая сволочь, этот Ельцин! — воскликнул Собчак, пожимая Горбачеву руку. — Здравствуйте, Михаил Сергеевич! А с Александром Николаевичем мы сегодня виделись… — добрый вечер.
Яковлев не любил Собчака: позер.
— Ну что, Толя, — прищурился Горбачев. — Какие указания?!
— Прямое президентское правление, Михаил Сергеевич, — немедленно! Радио сообщит о беловежской встрече не раньше пяти тридцати утра, но перед этим Президент СССР должен обратиться к нации. Зачитать указ о введении в стране чрезвычайного положения, распустить все съезды, Верховные Советы, — на опережение, только на опережение, Михаил Сергеевич, — немедленно! Если нет Верховного Совета, беловежский сговор — только бумага. Самое главное: Указ Президента должен быть со вчерашней датой. А уж потом, среди прочей информации, сообщить людям, что незнамо где, на окраине какой-то деревни, встретились после охоты трое из двенадцати руководителей республик и (по пьяной роже) решили уничтожить Советский Союз. Сейчас они доставлены в местный медвытрезвитель, обстоятельства этой пьянки и количество выпитого — уточняются…
Казалось, что Собчак всегда говорит искренно.
— Слушай, слушай, — Горбачев посмотрел на Яковлева. — Это Толя Собчак, да? Тот Толя, который… когда меня уродовали Ельцин и Сахаров, бился, я помню, на всю катушку…
— Жизнь не так проста, как кажется, она ещё проще! — воскликнул Собчак. — Кто-то мне говорил, Александр Николаевич, это ваша любимая поговорка?..
— Я небось и говорил, — усмехнулся Яковлев.
— Я в своем кругу, Михаил Сергеевич, — спокойно продолжал Собчак. — Жесткие меры. Очень жесткие! Пока Верховные Советы России, Украины и Белоруссии не утвердили беловежскую акцию, вы — Президент. Утвердят — вы никто. Но сейчас вы ещё Президент. До пяти утра, по крайней мере!
— Хорошо, — они подгоняют войска и стреляют по Кремлю! — возразил Горбачев.
— Еще чего? — удивился Яковлев. — Новая власть начинает с того, что отправляет на улицы танки, которые палят в законного Президента, — да кто ж с ними после этого будет разговаривать? Может — Буш, у которого собственные выборы на носу?
Секретарь доложил: Назарбаев.
— Нурсултан, — Горбачев кинулся к телефонам, — слушай меня, звони в республики, поднимай руководство, к утру должно быть их коллективное осуждение. С кем говорил? Сучий потрох — понятно! Что Ниязов? Они что там, с ума посходили? Погоди, Нурсултан, не до шуток, на хрена ему, бл…, свой самолет, он в Москву на верблюдах ездить будет! А ещё лучше — улетит на своем самолете сразу в Бутырку, будет там… с другими пилотами… к посадке готовиться! В одной клетке Лукьянова повезем, потому что Форос, ты знаешь, под него делали, а в другую — весь этот зверинец соберем, я им такие смехуечки устрою, мало не покажется, забыли, суки, кто их людьми сделал!
«Никогда, никогда без тюрем Россия сама с собой не разберется… — думал Яковлев. — Нет, никогда…»
Горбачев надеялся на Америку. Все последние годы он опирался на Буша, как на костыль.
Точно так же, как Горбачев проглядел свою страну, Советский Союз, точно так же он не увидел, не догадался, что молниеносная война в Персидском заливе и «великая русская конверсия», превратившая «империю зла» в «империю бардака», укрепили администрацию Буша в желании свободно пройтись уже по всей планете.
Америка шла к выборам Президента. Буш полностью зависел от крупнейших транснациональных компаний: «Дженерал моторс», «Ай-би-эм», «Боинг» и прочая, прочая, прочая. Они рвались в Россию, Горбачев их сдерживал (не из патриотических побуждений, нет, Горбачев боялся рынка), зато Ельцин разговаривал с американцами примерно так же, как у себя на Родине с татарами («Берите суверенитета сколько хотите…»). Ельцин вообще был щедр на слова, он верил — по простоте душевной — всему, что он сам же и говорил, — действительно верил!
— Звони, Нурсултан! Заявление — к четырем утра!
«Подарили Ельцину Россию!» — понял Яковлев.
«Что мы от него хотим? — задумался Собчак. — Просто мужчина в пятьдесят пять лет, вот и все».
— Ты, Толя, вот что: попов поднимай! Всех! Поднимай Патриарха! Пусть даст по полной программе! Его заявление должно быть сразу после моего!
— А если… не даст, Михаил Сергеевич?
— Куда он денется!
«Странная у него особенность мерить всех по себе, — подумал Яковлев. — Люди-то разные, а они для него на одно лицо…»
Собчак кивнул головой и — вышел. Яковлеву почудилось, что он прищелкнул каблуками.
— Ты ужинал?
— А я… на ночь не ем. Так, творожку если… по-стариковски…
— Погоди, распоряжусь.
— Вам надо выспаться, Михаил Сергеевич…
— Нет, нет, не уходи…
В комнате отдыха накрыли стол: холодный ростбиф, сыр, баклажаны и несколько полукоричневых бананов.
— Да… не густо… — протянул Яковлев. — Не густо…
— Супчик тоже будет, — покраснел Горбачев. — Я — заказывал.
В Кремле было холодно. Погода озверела, — ветер бился, налетал на окна, покачивал тяжелые белые гардины.
Горбачев удобно сел в кресле:
— Я, Саша, пацаном был — все на звезды смотрел. Таскаю ведра на ферму… а на речке уже ледок… водичку зачерпну, плесну в корыто, а сам все мечтаю, мечтаю…
— Вы што ж это… хо-лодной водой ско-тину поили? — насторожился Яковлев.
— Нет, я подогревал, что ты… — засмеялся Горбачев.
— Тогда хорошо…
Господи, не был бы Горбачев предателем! Выгнать из Кремля и тут же отобрать машину, — ну что это, а?
Яковлев, конечно же, ревновал к Горбачеву («Я пишу, Горбачев озвучивает», — поговаривал он в кругу близких). Но ещё больше, чем Яковлев, к Горбачеву ревновал Шеварднадзе: там, в Форсе, и — с новой силой — теперь, в эти роковые декабрьские дни выяснилось, что у Горбачева нет команды, единомышленники есть, а команды — нет, что он — самый одинокий человек в Кремле.
Шеварднадзе мечтал возглавить Организацию Объединенных Наций: Перес де Куэльяр уходил в
