— Что вы, ради бога. Ни в коем случае.
— Тогда что же? Что? Некоторые говорили, что мне лучше бы заняться керамикой. Но я всю жизнь хотел стать писателем. Просто у меня такое чувство. Это мое призвание. Только слово переживет века. Вы согласны со мной? Вот теперь вы мне говорите, что вся моя работа — жалкая халтура.
— Я этого вовсе не говорил.
— А что вы говорили? Композиция ни к черту, образы никудышные, язык — ни рыба ни мясо, тоска зеленая, манная каша. Вот так-то. Одним словом, все верно.
— Так что же верно?
— Они были правы.
— Кто «они»? О чем это вы?
— Правы были те, кто говорил мне: не давай ему читать, иначе тебе конец.
— Как это: конец?
— Они говорили: «Не пускай козла в огород!»
— Простите, но я вас не понимаю.
— Они мне говорили: ты будешь у него в руках. Разве можно давать роман на рецензию романописцу? Да он учует конкуренцию за сто верст! Он из тебя все нервы вымотает, отобьет охоту писать, очернит перед всеми! А потом попробуй только сунуться со своей работой к другому — да он любого обработает заранее, а тебя оклевещет, обвинит во всех грехах, в порошок сотрет. Вот что мне говорили — и я вижу, что они были правы!
— Но, позвольте —
— Вообще-то я вас понимаю. Возможно, и я бы на вашем месте поступил так же. Может, и мне бы не хватало моральных сил. Не хватило смелости. Врожденной порядочности.
— Думаю, нам пора заканчивать этот разговор. Совещание наверняка уже началось.
— Ну что вы! Что вы! До конца еще далеко, уважаемый «наставник»! Вы обо мне еще услышите. Не думайте, что я буду молчать о том, как вы поступаете с начинающими авторами, которые обращаются к вам с уважением и доверием. Вот ишаки безмозглые!
— Послушайте, ведь я же вам —
— Вы разделываетесь с ними, опасаясь, что когда-нибудь их книги потеснят вашу продукцию. Вы боитесь за свою дачу, свою машину, свой счет в банке!
— Я прошу вас уйти!
— Конечно, я уйду, ни на минуту здесь не останусь! Но вы еще пожалеете, голову даю на отсечение! И года не пройдет, как я положу на этот самый ваш стол подарочное издание моей книги, которую вы оплевали и гнусно опорочили! Не думайте, ее уже читал один режиссер — будьте уверены, ее экранизируют! Вопреки вашему карканью, вашим низким интригам, вашим настойчивым попыткам обескуражить меня, отбить охоту к творчеству, связать меня по рукам и по ногам!
— Я вам с самого начала сказал, что могу и ошибаться.
— Так оно и есть! Да я это с самого начала знал! Я не дурак! Я принес вам рукопись только для того, чтобы увидеть, как вы кипите от злости! Вот лучшее доказательство, что я написал отличный роман!
— Прощайте.
— Честь имею кланяться! Мое почтение! Даже рюмашечку мне не предложил! Вот она, культура! Где была моя голова, когда я обратился к такому завистливому, корыстолюбивому, узколобому лицемеру!
— Уходите же наконец, черт вас подери!
— Ну-ну, оскорбляйте, обижайте меня! Пожалуйста! Сегодня я ничто, а у вас сила, подкупленные редакторы, влиятельные друзья-товарищи на самых высоких постах! Но завтра... завтра будет иначе! Будьте покойны! Это я буду поглядывать на вас сверху вниз, да! Напрасно вы поворачиваетесь ко мне спиной! Все равно я вижу страх в ваших глазах! Все вижу! Да вы в штаны наделали!
— Если вы сейчас же не уберетесь отсюда
— Ухожу. Мне здесь делать нечего. Не хочу дышать одним воздухом с вами! Ухожу! Но вот еще что. У меня есть предложение. Вы меня слышите? Давайте помиримся. Давайте напишем роман вместе, что вы на это скажете? Напишем вместе, будем работать рука об руку, а гонорар поделим. А? При условии, что мое имя будет стоять на первом месте. Разве это не справедливое требование? Ну ладно, пусть будет по-вашему: в алфавитном порядке. Умный уступает первым. Что вы так смотрите на меня? Ну хорошо. Отдаю вам роман целиком — за десять тысяч. Бог с ним, пусть он послужит вам сырьем. В свободные вечера надиктуете его заново — и готово дело. Материал что надо, это вы не станете отрицать. Я дам расписку, что отказываюсь от всех прав. Ну там от гонорара и прочего. Ну, за чем дело стало? Гм. Пять тысяч — идет? Согласитесь сами, дешевле никак не могу — это же труд всей моей жизни! Ну как? Последняя цена — три тысчонки. Стыдно было бы меня обкрадывать.— Боже! Что это было? Пресс-папье?! Люди добрые, он же хотел убить меня! Хотел прикончить меня только за то, что я талантливее. Да ведь это убийца. Самый настоящий убийца! Кровожадный убийца!
Объект VII/13/Б
В строительную канцелярию объекта VII/13/Б вошел молодой человек. Точнее, не вошел, а остановился в дверях. Так сказать, сунул нос. Он окинул взглядом неприбранную пыльную комнату, полки с планами, отчетами и платежными ведомостями, два кульмана с прикнопленными незаконченными чертежами, немытые окна, выходящие на джунгли стройплощадки. Наконец его взгляд остановился на начальнике строительства, главном прорабе Штетине. Штетина тоже удивленно взглянул на раннего гостя — было полшестого, работники еще только начали поодиночке стекаться на площадку,— и что-то показалось ему необычным.
По правде говоря, необычным здесь было все.
Прежде всего, разумеется, необычной была эта стройка государственной важности, строго контролируемая правительством, часто и критически упоминавшаяся в парламенте; это сооружение гигантских размеров было спроектировано с неслыханной технической смелостью и фантазией; когда происходили описываемые здесь события, назначение его мало кому было известно. Необычным был ранний час — в это время Штетина, как правило, только еще вставал, проветривал комнату и складывал железную полевую кровать, потому что в разгар стройки спал прямо здесь. Необычным был — не в последнюю очередь — и посетитель.
На нем был солидный вечерний костюм, остроносые черные туфли, белая рубашка с перламутровыми запонками, скромная бабочка» под подбородком, на голове — широкополая шляпа, известная в определенных кругах под названием «борсалино». Где-нибудь в другом месте, скажем, на банкете в Народном доме или в баре «Лотос» этот наряд не бросался бы в глаза, да и здесь он, пожалуй, не показался бы странным, если б не был покрыт неравномерным слоем грязи.
Но в таком виде он вызывал удивление, и хотя главный прораб Штетина всегда был готов к поломкам кранов, к грунтовым водам, к оползням почвы в котлованах, к авариям грейдеров и экскаваторов, и даже к землетрясениям до пяти баллов по шкале Рихтера,— к визиту такого живописного гостя он готов не был.
Особо его удивляла вещь, которую посетитель держал в руке и в ходе дальнейшего разговора размахивал ею. Штетине показалось, что это была кость или что-то в этом роде.
— Где у вас здесь начальство? — спросил посетитель. Он был небрит, бледен лицом, явно возбужден и нетерпелив.
— Какое такое начальство? — с подозрением спросил Штетина. Это слово он не любил.
— Директор стройки, или главный инженер, или кто-нибудь в этом роде,— уточнил молодой человек в вечернем костюме.
— Директор в дирекции,— рассудительно заявил Штетина,— а инженер Бутора придет часам к восьми. Пока я здесь самое высокое начальство во всей округе.
— Очень рад,— сказал посетитель и представился:
— Доктор Гомолка.
— Штетина,— отвечал Штетина.
