коня; полосатым рыжим зверем перелетел Спитамен через щиты и приземлился в самой гуще обороняющихся, опрокинув наземь ударом ноги сразу двоих. Потрясенные юноны не успели сообразить, человек или тигр прыгнул на них сверху, как он уложил мечом еще двоих. Боковым зрением Спитамен отмечал, как взлетают в воздух из-за «стены» его джигиты и с устрашающим воплем обрушиваются на головы врагов, успевая на лету рубить наотмашь. Некоторые, совершив лихой кувырок в воздухе, ударяли юнонов ногами в грудь, и удары их были столь мощны, что поверженные уже не поднимались. «Железная крепость» распалась, как глинобитная хижина во время паводка. Гипаспистам пришлось бросить щиты и выхватить из ножен мечи. А педзэтайрам сариссы теперь только мешали, и они прибегли к дротикам…
Завершить этот бой оставалось Датафарну и Хориёну, пока ошеломленный Кратер не ввел в сражение основные силы. И Датафарн с Хориёном — молодцы! — не заставили себя ждать: их конница ударила с двух сторон по юнонам, и те дрогнули…
К Спитамену на всем скаку подлетел юный коновод, ведя в поводу Карасача. Глаза мальчишки сияли. Глядя на него, Спитамен вспомнил сыновей. «Не взять ли мне с собой старшего? А то все держится за материнскую юбку, не к лицу уже…» Вскочив на вороного, он легонько стегнул его плеткой и понесся. Зурташ и Шердор помчались за ним…
Знаменитый фрурарх[88] Александра, за шесть лет войны одержавший немало побед и имеющий основания быть в себе уверенным, искусный стратег Кратер построил гетайров в боевые фаланги, чтобы ввести их в бой сразу же, как только варвары расшибут лоб о «железную крепость», когда их тела будут нанизаны на сариссы, точно туши ланей на вертел, когда они в неминуемой давке начнут подминать конями своих, когда их растерянные предводители станут драть горло, тщетно пытаясь отвести конников назад и осыпая их проклятьями… Но все обернулось совсем иначе. Кратер неожиданно увидел бегущих в панике педзэтайров и преследующих их варваров, которые были верхом и легко настигали их, кололи пиками и рубили мечами. И вряд ли кто из педзэтайров остался бы в живых, если бы Кратер сразу не повел в атаку гетайров, у которых уже чесались руки, а кони от нетерпения били копытами. Он намеревался вклиниться между отступающими македонянами и преследователями, окружить варваров и постепенно сужать кольцо, не давая врагу развернуться и маневрировать. И тогда главное, чтобы рука не устала рубить, колоть…
Но варвары по сигналу своего предводителя, мчащегося на черном рослом коне, описали дугу, плавно, подобно излучине стремительной горной реки развернулись влево и унеслись в степь, оставив позади себя клубящуюся пыль. Тяжеловооруженные гетайры вскоре отстали от них и потеряли из виду…
Кратер, тяжело дыша, остановил коня, снял с тетивы стрелу; скрипнув зубами, сломал ее и бросил на землю. Затем снял шлем и отер с лица пот…
Александр всю ночь провел в пути, не слезая с седла. Отправив вперед несколько фаланг гетайров и гипаспистов во главе с Кратером, он двигался с остальным войском не торопясь, в полной уверенности, что этот зарвавшийся и уже доставивший ему немало хлопот варвар по имени Спитамен будет наконец достойно наказан если не гипотоксотами Менедема и Фарнуха, загодя направленными через южный перевал, то уж наверняка тяжеловооруженной конницей Кратера. С этого дня, надо думать, навсегда у него отпадет охота ввязываться в драку с непобедимыми македонянами. Иногда руки царя машинально дергали за повод, а ноги поддавали белому коню в бока, торопя его; время от времени выплывала в памяти Роксана, и он давал волю воображению — как прибудет ни свет ни заря, застанет ее спящую в постели…
Небо едва начинало светлеть, но до восхода было еще далеко, когда вдали на возвышенности показались стены Мараканды. В верстах пяти от города царь был встречен Намичем, вышедшим на дорогу со свитой… Намич сказал, что для пира, который будет задан в честь благополучного возвращения великого царя, все готово — разложены дрова для ритуальных костров и стоят на привязи быки, их принесут в жертву богам. Царь поблагодарил кивком и не преминул заметить:
— Ваши боги, покровительствуя мне, отказали в этом разбойнику Спитамену…
Отряды македонян во главе со своими начальниками двинулись с песнями по улицам города в разные кварталы, где они были расквартированы.
Александр, въехав в цитадель, спешился у дворцового крыльца и, передавая коня Лисимаху, сказал, зевая: «Я буду отдыхать. До полудня не беспокойте», — и отправился в покои жены, ускоряя шаг и чувствуя, как сердце в груди бьется все сильнее. На ходу сбросил гиматий, снял шлем, зажал его под мышкой, дернул кожаные крепления доспехов, но они, как назло, не развязывались…
Около полудня примчался гонец от Кратера. Лисимах не впустил его к царю, ссылаясь, что солнце еще не достигло зенита, а ему велено не беспокоить до полудня.
Услышав во дворе шум, Александр сам вышел на крыльцо, щурясь от яркого полуденного солнца. Он не надел поверх хитона дорогих одежд. Обращаясь к гонцу, весело спросил:
— Тебе приказано сообщить мне о победе Кратера? Или, может, ты привез голову главаря варваров?
— Не то и не другое, о великий царь!.. — воскликнул тот со скорбью в голосе, сжав руки у подбородка, и бухнулся на колени, заметив, как мрачнеет лицо Александра и брови сходятся над переносицей: — Главарь их бежал со своими варварами в степь, нанеся нашему войску значительный урон. Погиб достославный Менедем…
— Погиб… Менедем?.. — переспросил царь, бледнея, не веря собственным ушам.
— Да, великий царь, он вступил в единоборство со Спитаменом и был побежден!..
То, что Александр услышал, было невероятно. Неужели этот дикарь смог превзойти в поединке испытанного во многих сражениях Менедема?.. Неужели знаменитый Кратер, отличившийся невероятной смелостью и отвагой в битвах при Гранике, Иссе, Гавгамелах, при взятии Вавилона, Экбатанов, Персеполя, не сумел набросить на Спитамена сеть, которой ловят хищных зверей?.. Александр посадил бы его в клетку и возил по всей Согдиане, чтоб знали, каким будет конец у всякого, кто посмеет выступить против сына Зевса…
Гонец, стоя на коленях, не спускал глаз с лица царя, страшась, что все это добром для него не кончится.
Но неожиданно оно разгладилось, синие глаза сверкнули, и Александр громко рассмеялся. Однако смех его был таков, что мурашки поползли по спине тех, кто стоял поблизости. Тыча в гонца пальцем, он проговорил устрашающим голосом:
— Признавайся, ничтожный, что ты солгал, если не хочешь, чтобы тебе отрезали язык!
— Великий царь, я не… — начал было гонец.
— Признайся! — грозно крикнул царь, и глаза его от гнева потемнели.
— Признаюсь… — выдохнул гонец и бухнулся лбом об землю.
— То-то же, — удовлетворенно сказал царь. — И не смей более нигде болтать об этом! — он обвел взглядом Лисимаха и стоящих за ним чуть поодаль военачальников. — Все слышали? Он солгал! На первый раз я его пощажу. А если он нечто подобное произнесет еще раз, то не сносить ему головы. Это касается всех!.. Моя армия непобедима! И ей не может нанести какого-либо ущерба никто!.. Так было, так будет!..
И, круто повернувшись, Александр удалился во внутренние покои.
Письмо из Эсхат — Александрии[89]
Павшие на поле боя македоняне были преданы соотечественниками земле. А раненых, положив на арбы, устланные соломой, повезли в Газо и Кир — Эсхат. Александр приказал говорить любопытствующим, что в горах случился обвал и везут — де тех, кого удалось спасти. Однако и самый искушенный мог легко определить, что эти воины раны свои получили от меча или топора, копья или стрелы. У кого рука была отрублена, у кого нога, у кого плечо насквозь проколото, у кого живот; один лежал на раскачивающейся на
