Майя чувствовала себя так, словно очутилась в другом измерении. Ее тело, ее жизнь, ее сознание за считанные минуты претерпели какую-то трансформацию. У нее закружилась голова, и она ухватилась за край стола, чтобы удержаться на ногах. Что надо делать, когда твоя душа парит, тело взывает, а мозг отказывается управлять им, потому что ты в конце концов наяву услышала то, что мечтала услышать всегда?
– Я послал тебе билет на самолет, Майя. Ты можешь прилететь сегодня вечером?
Она прислонилась спиной к такой знакомой, холодной, выложенной изразцами стене кухни, ее глаза ничего не видели сквозь слезы, она должна была взять себя в руки, чтобы не разрыдаться вслух.
– Мы так долго ждали, Майя. Может быть, у тебя есть кто-то другой? Ты еще любишь меня, Майя?
– Нет! Да! – закричала она. – О Филипп! Ты же знаешь, что я могу любить только тебя! Я буду с тобой, как только смогу, дорогой мой! – говорила она, представляя, какой вкус у его губ, его рта, и как это будет – почувствовать себя в его сильных, всеохватывающих руках, на этот раз без ощущения вины и не сдерживая себя. – Я буду с тобой очень скоро…
К шести часам вечера все обитатели Манхэттена, претендующие на принадлежность к обществу или миру моды, заканчивали последние приготовления. Богатые принимали парикмахеров в своих спальнях. Менее богатые совершали паломничество в свои излюбленные салоны. Немногие «бедные» осторожно освобождали свои волосы от бигуди.
Маккензи натянула на свое роскошное тело облегающее черное кашемировое платье, которое сама смоделировала на этой неделе; оно было по-новому длинное – времена мини-юбок прошли. Блестящие граненые под бриллиант пуговицы отражали свет, когда она завершала свой макияж в черной мраморной ванной комнате. Она поворачивалась то одним, то другим боком, рассматривая свое отражение.
– Неплохо, – решила Маккензи.
Не так уж далеко от нее Майя, с учащенным дыханием и сердцебиением, упаковала в маленький чемодан джинсы, свитера, ночную рубашку. Потом облачилась осторожно в новое вечернее платье от Зандры Родес. Ее длинные волосы были высоко зачесаны, сзади на голове покачивались ленты и цветы, подобранные соответственно пастельной вышивке на платье. Майя положила свой паспорт в вечернюю сумочку с золотыми блестками. Потом позвонила в «Пан Америкен», чтобы подтвердить заказ. В холодильнике она заметила бутылку шампанского и стала размышлять, успокоит ли оно ее или еще больше возбудит. Она находилась в каком-то трансе, словно в полусне, когда все выглядит не вполне реально. Но трудное испытание с получением награды перед публикой было ничто в сравнении с тем, что ожидало ее после – полет в Париж и Филипп!
Между тем, Колин явился в квартиру Корал, облаченный в специально скроенный на его небольшой рост токсидо.[42]
– Господи! Какой ты элегантный! – Глаза Корал блестели, когда она открыла ему дверь. Она наклонилась, чтобы поцеловать его. – Ты должен всегда так одеваться, Колин! Это как-то особенно идет тебе!
Он осторожно осмотрел ее – она выглядела почти как Корал былых дней. Она была прекрасно причесана, с превосходным макияжем, в черном с блестками вечернем платье от Баленсиаги, которое великолепно облегало ее фигуру. Он взирал на нее с изумлением: мода, конечно – это волшебство.
– Как ты себя вела? – спросил он, войдя в комнату и принюхиваясь.
– Всего только один маленький джойнт… чтобы расслабиться, – ответила она. – Не обращайся со мной, как с озорным ребенком, Колин. Как, по твоему мнению, я выгляжу? – Она повертелась перед ним, и он одобрительно кивнул.
– Абсолютно супер! – заявил он. – Я горжусь тобой!
– Отлично! – Она хлопнула в ладоши и вручила ему бокал шампанского. – Есть еще жизнь в старушке, а?
– За успешный вечер! – провозгласил Колин. – Ты выйдешь на сцену, держа награду… – говорил он ей. – И должна будешь сказать следующее… – Колин выудил из кармана напечатанный на машинке текст, который дал ему Уэйленд.
Корал взяла листок и прочитала. Он внимательно наблюдал за ней, но было незаметно, чтобы она кололась. Следить за ней все двадцать четыре часа в сутки было невозможно.
– Годится! – сказала Корал и аккуратно сложила текст речи.
– Позволь мне послушать, как ты произнесешь ее! – настойчиво попросил Колин.
– В самом деле! – Она покачала головой и развернула листок. – «Награда «Дивайн» в этом году присуждается Анаис Дю Паскье. Она, как кое-кому известно, моя дочь. Чтобы избежать обвинений в непотизме,[43] эта блестящая художница-дизайнер использовала название компании как псевдоним. Я счастлива сообщить, что решение об этой награде было принято новым главным редактором «Дивайн» Донной Брукс до того, как она узнала, что Анаис – это Майя». Колин, я должна все это сказать? Боюсь, что я споткнусь на имени Донны…
– Абсолютно все! Ты можешь читать это, если хочешь.
– Я сымпровизирую. – Она спрятала текст в сумочку. – Я делала это раньше, ты знаешь. Несколько раз, начиная с Филиппа Ру, помнишь?
Лимузин прибыл за ними в семь тридцать. Болтая, смеясь, Колин вывел Корал из квартиры и усадил в автомобиль, скрестив за своей спиной два пальца.[44]
Ряд удлиненных лимузинов выстроился к восьми часам возле здания «Хедквотерз». Огромный прожектор у главного входа был направлен вверх, его широкий, яркий луч медленно перемещался по темно-синему небу. Из автомобиля, подъехавшего перед ними, вышли Холстон и Лайза Минелли. По тротуару медленно вышагивал Энди Уорхол, окруженный стадом своих суперзвезд.
Колин увидел впереди себя Майю и Дэвида, ожидавших лифт. Он заметил Донну Брукс и Ллойда. Говард Остин пришел один. Модели, стилисты, фотографы, издатели, их помощники шли по украшенному гирляндами из белых гвоздик пути от главного входа к лифтам. Здесь были дизайнеры с Седьмой авеню, одетые в свои лучшие костюмы в надежде ослепить своих конкурентов. Колин пытался прикрыть Корал от толпы, она шла выпрямившись, высоко вскинув голову, не желая узнавать ни друзей, ни врагов.
