Трудно было Василию расставаться с разведчиками, только теперь почувствовал, как они ему дороги. Да и ребята были расстроены. Им хотелось чем-то помочь командиру, быстрый на руку Саша Пролеткин предложил:
— Может, мы этому капитану остальные зубы пересчитаем?
— Разведчики не хулиганы! — решительно возразил Василий. — И не вздумайте его трогать, будет позор всему взводу.
— Не слушайте вы этого балаболку, — мрачно сказал Рогатин.
— Може, вам у шрафной роти якусь отдельну задачу поставлят, а мы ее всем скопом сполним? — спросил Шовкопляс.
— Где она, штрафная рота, я и сам еще не знаю. Да и не бывает таких отдельных задач. Вы же знаете — штрафников посылают в самые горячие места. Нет, братцы, вы здесь воюйте, а я вернусь, если жив останусь.
Старшина Жмаченко нагрузил для Ромашкина полный вещмешок своих и трофейных продуктов.
— Зачем столько? — спросил Ромашкин.
— Там будет общий котел, товарищ старший лейтенант, берите, сгодится.
Ромашкин снял погоны, отвинтил ордена и подал старшине:
— Пусть во взводе хранится. Вроде бы я на задание ушел. В случае чего — адрес у тебя есть. Матери отправишь.
Жмаченко, чтобы не расплакаться, торопливо стал возражать:
— Ничего не случится, товарищ старший лейтенант, столько ночей лазили — все обошлось. А штрафники днем действуют, разглядите, что к чему. И голову-то особенно не подставляйте.
— Ничего не выйдет, знаешь закон — искупишь вину кровью! Придется рисковать. Да и не умею я за чужой спиной прятаться.
На другой день Ромашкин получил в штабе копию приказа, предписание и отправился своим ходом в деревню Якимовку, где находились штрафники.
Шел он один, без сопровождающего. Колокольцев не хотел обижать его еще и конвоиром.
* * *
Штрафная рота, куда шел Ромашкин, была сформирована в тылу из людей, совершивших разные проступки и преступления. В нее вошли и бывшие заключенные, те, кто подавал просьбу об отправке на фронт. Им предоставлялась возможность искупить свою вину в бою. Рота — двести пятьдесят человек — прошла короткий курс обучения и эшелоном — в товарных вагонах, оборудованных нарами и железными печками, — прибыла во фронтовые тылы. Здесь в нее добавили местных провинившихся, вроде Ромашкина, укомплектовали офицерами и разместили в деревне Якимовка ждать наступления: штрафников разрешалось посылать в бой только в наступлении.
Ромашкин сдал документы пожилому командиру роты — капитану Телегину, осипшему от курева и простуды.
— За что? — спросил капитан.
Василий рассказал.
— Ну, это шалости. Против наших штрафников вы ребенок. Кстати, будьте с ними осторожны, у них есть свои атаманы, свои законы. Есть в роте и бывшие уголовники.
В Якимовке дома стояли лишь на одной стороне улицы, а на противоположной торчал длинный ряд печных труб, окруженных черными головешками.
Ромашкин пришел в избу, где располагался взвод штрафников, в который его зачислили. После разговора в штабе он с любопытством оглядел своих новых сослуживцев. Внешне это были солдаты как солдаты: в военной форме, со звездочками на новеньких пилотках и погонами на плечах. Ромашкину трудно было представить, что среди них есть и бывшие преступники, уголовники, люди с темным прошлым.
Ни кроватей, ни нар в избе не было. Василий нашел свободное место на полу, поставил вещевой мешок к стенке, уселся рядом. Слева лежал молодой симпатичный парень с быстрыми смышлеными глазами, темные волосы расчесаны на ровный пробор. Парень был чистенький, но форма сидела на нем не очень ладно, он напоминал студента, недавно призванного в армию. Справа — пожилой, лысый, с полным ртом золотых зубов: видно отец семейства, какой-нибудь бухгалтер-растратчик или проворовавшийся завскладом.
Когда Ромашкин вошел, все притихли. Помня предупреждение, Василий ожидал каких-нибудь козней, насмешек, розыгрышей и решил: «Это можно стерпеть. Если станут бить, от двоих-троих отмахаюсь. Ну, а в более сложной обстановке обращусь за помощью к командиру роты».
Внешне спокойный, внутренне настороженный, Василий привалился к стене, вроде отдыхал.
— Ты по какой статье? — спросил «студент».
— Что? — не понял Василий.
— Статья, говорю, какая, срок какой получил?
— У меня нет статьи, я по приказу.
— Фронтовик? Давно на передовой?
— Давно. — Василий чувствовал: говорит с ним один, а слушают все.
— За что угодил в штрафную?
— Рыло набил одному дундуку.
— Разве за это сажают? — усомнился парень. — Ты давай не темни. Пришел к нам жить — говори правду.
— Я не вру, тот дундук был старше по званию — капитан.
— А ты кто?
— Я старший лейтенант.
— А до войны, до армии кто ты был?
— Школьник, — простодушно ответил Ромашкин, и окружающие почему-то засмеялись. Он даже не подозревал, что сам себе дал кличку: с этой минуты он для всех стал Школьником, хотя это было очень далекое прошлое.
— Значит, ты домашний, — сказал парень. — А перо зачем носишь?
— Какое перо?
— А вот это. — Парень показал на финский нож, прицепленный к поясу Ромашкина.
— Гитлеровцев бить.
— И приходилось?
— Бывало. — Ромашкин подумал: пора и ему спросить. — А ты за что осужден?
Парень лукаво усмехнулся.
— За халатность.
— В чем ты ее допустил?
— Квартиру обокрал, а шмутки сплавить втихую не сумел. Засыпался. Вот, значит, проявил халатность, промашку дал.
В углу заржали. Ромашкин поглядел туда. Там сидели трое — один коротышка, плечистый, почти без шеи, мордастый, а двое других к Ромашкину сидели спиной, лица их не были видны. Они-то, хоть и негромко, но именно ржали, а не смеялись. Ромашкин никогда не слышал такого смеха у своих разведчиков, хотя шутили во взводе часто.
Коротышка подошел к Василию, привычно и удобно опустился на пол, видно, много пришлось ему сидеть на плоских нарах. Он посмотрел на Василия пронзительными наглыми глазами, спросил:
— Значит, фронтовичек?
— Да.
— Ну-ка, расскажи нам, как воевать с немцами? У них там, говорят, проволока, мины. Как же через всю эту мазуту до них добраться?
— Мины перед наступлением саперы снимут, проволоку артиллерия разобьет.
