Борткевич, добившийся на обычном станке невиданной скорости резания металла — семьсот метров в минуту.
Как же резец выдерживает такую нагрузку? Узнав из газет об успехе ленинградского токаря, Коноплев написал ему письмо. Ленинградский стахановец охотно поделился с ним своим методом. Генрих Борткевич посоветовал Коноплеву изменить угол резания. Можно, оказывается, работать с повышенной скоростью и на обычных станках теми же резцами и теми же фрезами, но только заточенными под другим углом.
Главный инженер Орловский помог Николаю разобраться во всех этих тонкостях. Комсомолец Коноплев первым на заводе и в республике перешел на скоростной метод обработки металла. А вслед за ним метод скоростного резания освоили еще двадцать семь токарей и фрезеровщиков завода.
…После гудка к станку Николая трудно было протиснуться. В механическом собрались люди из всех цехов. Они пришли поздравить товарища с успехом, который был также и их успехом, и их достижением. Было шумно, люди оживленно переговаривались, через головы стоящих впереди обращались к Коноплеву.
Чтобы лучше видеть и слышать, Сережа и Ашир забрались на вагонетку. После вчерашней катастрофы Ашир еще больше осунулся, только глаза его попрежнему горели беспокойным огоньком.
Он впервые присутствовал на столь многолюдном митинге и был немало удивлен: такое важное собрание, а стола для президиума нет. Люди столпились перед фрезерным станком, к которому парторг Чарыев прикрепил красный флажок с золотистой шелковой бахромой.
Станок Коноплева находился в центре внимания. Возле него стояли директор завода и главный инженер. Мастер Захар Фомич по соседству с высокой фигурой Орловского казался еще ниже ростом. Разговаривая с главным инженером, он заглядывал снизу вверх, и от этого из его трубки сыпался пепел.
У всех на виду, между директором и Чарыевым, стоял Николай Коноплев и время от времени поглаживал свои блестящие волосы. Он был серьезен и как будто чем-то недоволен. Из карманчика рубашки у Николая торчал листок бумаги со следами пальцев на уголке. На пруди поблескивал комсомольский значок. Старые рабочие смотрели на Коноплева с уважением, а молодежь с гордостью за своего комсомольского вожака. И каждому хотелось в эту минуту стать поближе к нему.
Митинг возник сам собой. Парторг Чарыев взял в руки еще не остывшую после обработки деталь, положил ее на станок и в наступившей тишине торжественно сказал:
— Эта деталь трактора пришла к нам из будущего. Смотрите, какой у нее важный вид! Кто же шагнул в будущее и принес оттуда эту деталь, кто этот великан? Он среди нас, он вырос в нашем коллективе, в сталинском племени стахановцев!
Зачарованно смотрел Ашир на тонко выграненную блестящую деталь. Ему казалось, что от нее исходит чудодейственный, свет, который делает людей красивыми и сильными. И в самом себе Ашир внезапно почувствовал беспокойную радость пробудившихся сил. Он не заметил, как взял руку Сережи и судорожно сжал ее в своей руке. В ответ Сережа пристально посмотрел на него и словно вернул приятеля ко вчерашнему происшествию. Аширу снова почудился тревожный гудок, звон пожарного колокола… Он разжал ладонь, но не смог выдернуть ее из крепко сжатой руки Сережи.
Парторг Чарыев поискал кого-то глазами и остановился на Ашире. Тяжелый это был для Ашира взгляд, но он его выдержал.
— По календарю у нас сорок восьмой год, — продолжал Чарыев. — А эта деталь сделана уже в счет пятьдесят первого года. Комсомолец Коноплев, освоив скоростной метод обработки металла, первым на заводе досрочно завершил сегодня свой пятилетний план. Он опережает время, чтобы быть ближе к светлому, коммунистическому завтра. Ему первому на заводе вручается — сегодня личное клеймо отличного качества.
Невозможно было разобрать, что еще говорил Чарыев, — от рукоплесканий дрогнули стены цеха, нарастая гремело «ура-а!»
Когда овация утихла, Захар Фомич пошептался с Чарыевым, спрятал за спину трубку и попросил слова. Он поднял руку, но заговорил не сразу. Следя за ним, Ашир приподнялся на носках.
— Выше всяких похвал работа фрезеровщика Коноплева! — сказал Захар Фомич и взмахнул своей трубкой. — Его победа для всех нас настоящий праздник. От души поздравляю тебя, Николай! Красный вымпел на твоем станке — это только первая ласточка. Пусть все наши цеха украсятся такими флажками. Но сейчас я хочу говорить в первую очередь о механическом, где работает сам Коноплев. Чтобы помочь остальным фрезеровщикам и токарям поддержать его славу, мы, литейщики, вызываем вас, дорогие друзья товарищи, на социалистическое соревнование. Главное условие наше такое: досрочно выполнить пятилетку всем цехом. Обязательно всем цехом, а то как же!
И опять в воздухе стало тесно от дружных рукоплесканий.
Потом заговорил, опершись руками о свой станок, Николай Коноплев:
— Вызов литейщиков мы принимаем…
— Правильно! — поддержало его сразу несколько голосов.
— Мы не только цехом, но и всем заводом добьемся новых трудовых побед и досрочно выполним пятилетний план. Иначе и быть не может — мы работаем во имя мира!..
Голос Коноплева с каждым словом становился громче и увереннее. Николай еще тверже уперся руками в свой станок, будто прирос к нему, — станок был для молодого фрезеровщика оружием мира, он давал ему силу.
— Завтра я буду работать лучше, чем сегодня. Таков наш стахановский обычай, обычай бойцов великой сталинской армии защитников мира… — продолжал Коноплев.
Слова, исполненные благородства и мужества, отчетливо звучали под стальными переплетами цеха, и казалось, что они вырывались из груди всего коллектива, сотен людей, стоявших тесно, плечом к плечу, локоть к локтю.
— …Американские любители кровавой наживы разжигают новую войну против нас. Но честные люди всего мира не хотят и не допустят ее. В ответ на происки империалистов мы переведем свои станки на высшую скорость — в труде наша сила, непобедимая сила миролюбивых людей. Наш стахановский труд мир бережет!
Кто смелее?
Перед закатом солнца бывают такие минуты, когда кажется, что день еще не кончился и в то же время тени быстро теряют свою резкость, сливаются с землей, будто впитываются в нее, как вода впитывается в песок. Сумрак еще не может победить сияния дня, но уже чувствуется, как тихо приходит ночь и неслышно обнимает землю сонным покоем. Обруч горизонта постепенно сужается, еще недавно видимые предметы отодвигаются за его кромку и словно тонут один за другим.
В такие минуты залитый ровным голубоватым светом Ашхабад бывает особенно красив. Из садов и парков разливается прохлада, острее становятся смешанные запахи цветов и деревьев, с гор медленно сползает белесая дымка, обдавая город свежестью облаков.
Поднявшись на мост, перекинутый через железнодорожные пути, Сережа и Ашир, не сговариваясь, одновременно остановились возле нагретых за день металлических перил. Мимо них в обе стороны проходили люди. Одни опешили в центральный парк, другие возвращались из города с покупками, многие вели велосипеды.
Ашир молчал, а Сережа насвистывал какую-то бойкую песенку, словно состоящую из одних тачек и тире. Мелодия была без начала и конца — он свистел, как суслик возле своей норки.
Под мостом загромыхал по рельсам суставчатый товарный поезд. Он катился сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, и вот уже крыши вагонов слились в убегающую из-под ног сплошную длинную дорожку.
— Смотри на поезд! — Ашир тронул Сережу локтем.
— Смотрю… — Сережа выпустил изо рта короткую очередь точек-тире и притих.
