— Ты бы прыгнул отсюда на крышу вагона?
— Зачем?
— Так просто, доказать свою смелость.
В трусости Сережу никто не мог обвинить. Когда вся семья Удальцовых жила на железнодорожном разъезде, Сережа каждое утро ездил поездом в школу, до большой станции, а днем возвращался обратно. Однажды поезд не остановился около разъезда, а Сережа как раз спешил домой, чтобы порадовать отца пятеркой, полученной на экзаменах. Не долго думая, он выскочил на ходу из вагона и сильно ушибся, когда катился с высокой насыпи.
После этого Сергей на несколько дней слег и едва не провалил остальные экзамены. За пятерку отец похвалил сына, а за то, что он на ходу спрыгнул с поезда, здорово его пробрал. Сережа на всю жизнь запомнил слова отца, сказанные им тогда возле его постели:
— Прыгнуть из вагона — это, сынок, не подвиг. Твое геройство в том, что ты получаешь в школе пятерки…
Признаться, Сережа подумал тогда, что отец так говорит потому, что сам не решился бы спрыгнуть на ходу. Ко он ошибся — отец был смелым человеком. Во фронтовой газете, присланной матери вместе с орденом отца, была описана гибель танкиста Степана Удальцова. Когда его танк загорелся, он не вышел из боя, а устремился на вражескую батарею и подавил ее. В газете о нем говорилось как о герое, его посмертно наградили боевым орденом.
Сережа вспомнил сейчас все это и неожиданно для Ашира ответил:
— Нет, я бы не прыгнул.
Ашир смерил глазами высоту.
— Боишься, — сказал он. — А я бы прыгнул, только пусть много народу будет, чтобы люди сказали: вот это герой!
— Дураки могут сказать, а такие, как мой отец, не сказали бы, что ты герой.
Ашир ухмыльнулся. Тогда Сережа рассказал другу про то, как он прыгнул когда-то с поезда, и о подвиге отца на фронте.
— На фронте было другое. Там многие могли совершить подвиг.
— Можно и сейчас! — Сережа серьезно посмотрел на друга. — Как будто ты сегодня не видел, как совершаются подвиги! Коля Коноплев — вот кто настоящий герой. Мой отец его наверняка похвалил бы. — Сережа вздохнул и стиснул руками перила. — Ты, наверно, Ашир, считал себя героем, когда тайком забрался к газосварщикам? — Сергей решил высказать все, что накипело у него на сердце. — Напрасно… Знаешь, как ты всех нас обидел!.. Еще неизвестно, что решит комсомольское собрание.
Ашир и раньше понимал, что такого разговора ему не избежать, хотя и не знал, когда он произойдет. Он готовился к этому разговору, и все-таки слова Сережи за стали его врасплох. Сергей говорил резко и прямо, ни чего не скрывая и не утаивая, как настоящий друг. Ашир тоже не мог кривить душой.
— Наказания не боюсь, — ответил он, не сводя глаз с удаляющегося поезда. — Стыдно на заводе с людьми встречаться, смотреть им в глаза… И перед Анной Сергеевной тоже… Она меня не выругала даже, только рубашку мне постирала и зашила. И перед своей матерью стыдно, далеко она, а стыдно…
Не перебивая, слушал его Сережа. Он видел, что другу действительно тяжело, но утешать его не стал. Аширу предстояло ответить за свой недостойный поступок перед товарищами.
— Еще бы не стыдно! Вот это и есть для тебя самое большое наказание.
Вечерело. На небе проглянули первые звезды.
— Пойдем, — сказал Сережа, — а то опоздаем к обеду!
Строгие друзья
За последние дни Ашир и Светлана ни разу не смотрели так долго друг другу в глаза. И, пожалуй, никогда они не сидели так близко и в то же время так далеко друг от друга. Он на передней скамейке зала, а она за столом президиума, на председательском месте.
Стол стоял не на сцене, а внизу, в трех шагах от первого ряда скамеек, и оттого все было проще, менее официально — казалось, собрались друзья для задушевной беседы. Потому-то и Ашир, хотя и сидел на передней скамейке, оказался как бы в центре собравшихся. А собравшихся было много, гораздо больше, чем числилось по списку комсомольцев.
В зале давно уже водворилась тишина, но Светлана Терехова постучала для чего-то карандашом по графину, потом уставилась в дальний угол зала и объявила:
— Переходим ко второму вопросу повестки дня… — Она сделала маленькую паузу: — Разбор дела комсомольца Давлетова…
Было так тихо, что Ашир слышал дыхание людей и скрип скамеек. Он сидел как будто бы даже в безразличной позе, а на самом деле все в нем было напряжено до крайности, и он улавливал малейшее движение позади себя — в большом зале заводского клуба. Справа от него на стене висела картина «Богатыри». Сам не зная почему, он, не отрываясь, смотрел на огромного, с широкой грудью, будто литого коня Ильи Муромца.
Комсорг Коноплев подробно рассказал о проступке Ашира Давлетова и сообщил решение бюро.
— Недостойный поступок товарища Давлетова мы должны осудить со всей строгостью комсомольской дисциплины. — Свои слова Коноплев подкрепил решительным жестом руки.
Едва он успел сесть, как в зале послышалось:
— Дайте слово!
В задних рядах задвигались скамейки, возникло движение, как будто сразу встали и хотели выступить десять человек. К. столу вышел Максим Зубенко. Перед его могучей фигурой картинные богатыри, с которых Ашир не спускал глаз, показались мальчишками, а их кони игрушечными.
— Мое слово будет такое. — Высокий дрожащий голос сразу же выдал волнение Максим. — За то время, что мы работаем вместе, я полюбил Ашира Давлетова, как брата, а потому и строг к нему буду по- братски. Работать он может и любит, смысл у него в руках есть. Этого не утаишь. Давлетов навел в нашей мастерской чистоту и, как говорится, разжег — пламя соревнования за соблюдение чистоты во всех цехах.
— Особенно жаркое пламя разжег он в подсобном цехе! — перебили Зубенко.
— Об этом я тоже скажу. — Максим не привык к таким длинным речам и запнулся. Он достал большой синий платок и обтер им лицо и руки до локтей. — Опять же кто оказался первым рационализатором среди нас, слесарей? Он, Давлетов. Задумал он правильное дело, но вот тут-то и оплошал, осекся. Ведь что — получилось?
— Известно, что получилось, — опять вставил тот же голос. — Шила милому кисет, вышла рукавица!
Послышался смех, даже в президиуме кто-то засмеялся, улыбнулся и Зубенко. Ашир исподлобья взглянул на Светлану. Нет, Светлана не смеялась, глаза у нее были строгие и холодные, как льдинки.
— А почему у Давлетова вместо кисета вышла рукавица, почему он совершил такой тяжкий проступок? Для меня ясно, почему. Не уважает он товарищей, иначе бы посоветовался с нами, не стал бы таиться от друзей. Он не уважает коллектив. Я ему уже говорил об этом, пусть сегодня и другие скажут. Предлагаю наложить на товарища Давлетова строгое взыскание.
— Какое ты предлагаешь? — спросила Светлана.
— Я подумаю, — уже из прохода отозвался Максим.
Порывисто подняв руку и не дождавшись разрешения председателя, к столу подошла маленькими быстрыми шажками стерженщица Тоня Кислова. Она выглядела еще более раскрасневшейся, чем всегда, ее влажные губы блестели. Говорила она быстро, без запинки, точно читала по написанному.
— Не понимаю, почему мы должны так строго подходить к молодому рабочему Давлетову. Он допустил неосторожность, вот тебе и пожар. Это во-первых, — Тоня загнула на руке палец, — Во-вторых, пожара, собственно, и не было, обгорел негодный ящик. В-третьих, сжег он его не умышленно, а нечаянно…
