агентство, где он работал, присылало ко мне своего сотрудника. Он тщательно вник во все детали этой истории, а когда во всем разобрался, то сказал, что согласен с медицинским заключением: смерть в результате несчастного случая.
— Видимо, так оно и есть. А все-таки... Сам подумай, Джерри, столбняк... В наши дни в Америке от столбняка не умирают. Если, конечно, поблизости есть врач.
Рот его искривился в усмешке.
— Когда я был мальчиком, эта болезнь называлась по-всякому: тризм челюсти, заражение крови,— и от нее погибало порядочно народу, особенно ребятишек: оцарапаются и забудут об этом, а инфекция делает свое дело. Тогда сыворотка еще не была общедоступной.
Она молчала, и его пухлое загорелое лицо горестно сморщилось.
— Наш сад заражен столбнячной бациллой, ничего не поделаешь. Кажется, она часто встречается в естественных удобрениях; наш садовник применяет их для розовых кустов. Да он и сам не так давно переболел столбняком — правда, в легкой форме. И сыворотку ему ввели своевременно.
— А Тому — слишком поздно?
— Да. Думали, правда, что вовремя. Но у него оказалась очень тяжелая форма.
— Расскажи мне, Джерри, как все это было. Со всеми подробностями, какие только вспомнишь. Очень тебя прошу.
— Постараюсь, Сар. Значит, так. В тот вечер народу собралось меньше обычного — всего-навсего человек сто. Было порядочно латиноамериканцев. Том очень много пил.
Сара беспокойно шевельнулась.
— Тебя это удивляет? — спросил Чивер.
— Даже очень. Ведь он дал мне обещание. А он слов на ветер не бросал.
— Должно быть, он сильно скучал по тебе.
— Во всяком случае, не настолько, чтобы нарушить слово. Ведь он же не был алкоголиком. Он всегда умел остановиться, стоило ему захотеть.
— И все-таки в тот вечер он, вероятно, здорово нагрузился. Я видел его у стойки, он был не в себе. Я спросил, в порядке ли он, и он ответил: в порядке, но голос у него был сиплый.
На мгновение она закусила нижнюю губу.
— Том не любил признаваться, что ему плохо или что он перебрал. Но ты действительно видел, что он выпил больше обычного?
— Вообще-то не видел. Я же за ним не следил. Но это и так было ясно.
— А что он пил?
Казалось, Чивера удивил ее вопрос.
— Полагаю, то же, что всегда,— «Бурбон» с содовой.
— А был еще кто-нибудь в баре? Я хочу сказать, одновременно с ним?
— Ну конечно, то одни заходили, то другие, масса народу. Помнится, я видел его с Керком, с Артуро Оливаресом. А после — с Никки; но тут вмешалась Этель, быстро все поломала и шепнула мне, что Том сильно пьян и чтобы я как-нибудь потактичней уговорил его выйти подышать свежим воздухом. Тогда я предложил ему прогуляться со мной по саду, посмотреть цветы. Последние в нынешнем сезоне, так я ему сказал. Меня смущало лишь одно: ночь была темная, безлунная. Впрочем, Том был не настолько пьян, чтобы не разгадать моего замысла. Сказал, чтобы я не беспокоился и что лучше он посмотрит цветы сам. Вид у него был неважнецкий, я подумал, что его вот-вот стошнит и поэтому он хочет пройтись один, так что я не стал настаивать. Когда он выходил через стеклянную дверь, мне бросилось в глаза, что он пошатывается. Я еще подумал тогда: это первый случай на моей памяти, чтобы Том нетвердо держался на ногах.
Сара взглянула в окно, на залитый вечерним солнцем сад. Он напомнил ей картину Дюфи[3] — заросший лилиями прудик, отражающий густую синеву неба, яркие цветочные бордюры, атласно-гладкая лужайка, веселые наряды прогуливающихся гостей. Вдоль одной стороны огромного сада и высокой кирпичной стены в дальнем его конце были высажены гигантские ползучие розовые кусты. Уже распустились ранние розы — отсюда они казались ярко-красной массой с палевыми и белыми островками.
Помолчав немного, Сара сказала:
— А розовых стало меньше, чем в прошлом году, правильно?
Чивер ухмыльнулся:
— Узнаю свою Сару. Цепкий взгляд опытной журналистки — от него ничего не укроется. Правильно, Этель вдруг воспылала страстью к белым розам и посадила их вместо розовых. Говорит, розовый цвет — это жалкий компромисс.
— Джерри, можешь ты вспомнить точно, в котором часу Том вышел в сад?
— Точно не скажу,— задумчиво проговорил он.— Помню только, что было поздно. Народ уже расходился, а оставшимся сервировали ужин. Я разрывался: надо было и гостей провожать и обеспечить Пилангу, нашему новому шеф-повару, все, что ему потребуется. За ужином подавались только индонезийские блюда. Успех был колоссальный. Часов этак в десять Керк спросил меня, где Том, и тут я сообразил, что за ужином его не было. Я ответил, что видел только, как он выходил в сад. Тогда Керк пошел его искать. Сказал, что им надо кое о чем потолковать. Прошло несколько минут, он возвращается и говорит, что Тома там нет. Вот мы и решили, что он ушел, не попрощавшись.
Сара наморщила лоб.
— Как же могло получиться, что Керк его не нашел, а Никки нашла?
— Тьма была кромешная, а сад у нас большой. Керк вполне мог не разглядеть в темноте черного костюма. А Никки и Артуро...— И он закончил фразу улыбкой.
— Ты хочешь сказать, что они споткнулись о Тома? Что он напился до потери сознания?
— Вот именно. Должно быть, там его и разобрало.
Она прикрыла глаза, пытаясь представить себе эту сцену: обнимающаяся в темном саду парочка вдруг натыкается на чью-то ногу; нехотя оторвавшись друг от друга, они обнаруживают распростертого под розовым кустом человека.
— А кто такой Артуро? — спросила она.
— Ах да! Ты же с ним не знакома. Артуро Оливарес. Он приехал в Вашингтон вскоре после твоего отъезда. Представитель нового патагвайского правительства — это которое так недолго продержалось у власти. Сам он парень славный, хотя его политические взгляды мне не по душе. Радикал. Но красив, ничего не скажешь. У Барби был с ним роман.— Он хмыкнул.— Она вдруг заповадилась к нам: стала приезжать из колледжа с субботы на воскресенье, чтобы с ним встречаться. Думала, мы ни о чем не догадываемся. Мы с Этель поговорили с Фредом и решили не вмешиваться. По правде сказать, он нам нравился.
— А с Томом он был знаком?
— Да, отношения у них были как будто самые дружеские. Я видел их вместе, они завтракали в Метрополитэн-клубе — всего за несколько дней до...
Он осекся.
— А что было после того, как он и Никки обнаружили Тома?
— Никки вбежала в дом и шепнула мне, что с Томом неладно. Я вышел в сад, помог Артуро привести Тома в чувство. Когда он пришел в себя, мы его усадили, но ему было очень скверно, он едва мог говорить. Нам не хотелось, чтобы его кто-нибудь увидел в таком состоянии,— сама понимаешь, сколько было бы пересудов. Достаточно того, что об этом знала Никки, болтушка такая. Я ее, правда, предупредил, чтобы молчала. Нам с Артуро еле удалось поставить Тома на ноги, пришлось тащить его чуть ли не волоком. Мужчина в восемьдесят кило весом — это изрядный груз, доложу я тебе, если ноги его не слушаются. Но все-таки мы внесли его во флигель для прислуги, положили там на кушетку. Вид у него был совсем больной, а Фред как раз находился у нас, и я послал Артуро за ним. Фред явился довольно скоро. Мне показалось, что он и сам перепил, но он взглянул на Тома, пощупал у него пульс, потянул носом и сказал мне, что Том просто пьян и лучше всего дать ему проспаться. Он обратил внимание, что у Тома исцарапан лоб, принес из ванной какой-то дезинфицирующий раствор и промыл царапины.
— Том разговаривал с вами?
— Да, немножко. Пробормотал что-то — в том смысле, что ему так неловко, и он сам не понимает, как
