«Не оставайтесь слишком долго среди людей, живущих в этом доме, предупредил Баркли позднее. – Большинство из них погрязло во лжи и глупости». Он говорил правду – каждый из находившихся здесь, виновный и невиновный, имел свой маленький секрет. Но каждый говорил и действовал согласно своему характеру. Помните это и не судите Эдуарда Фортескью слишком строго.
– Значит, Фортескью лгал? – спросил Ник.
– Конечно лгал, но не забывайте о моем предупреждении. Доктор Фортескью неплохой человек – его даже нельзя назвать особенно нечестным. Вы видели и слышали его, так что в состоянии оценить его характер. Даже при нашей системе «государства всеобщего благосостояния», к которой я, признаюсь, не испытываю большой симпатии, никакой закон не может принудить врача заниматься практикой. А Фортескью любит легкую жизнь, как он сам может вам подтвердить. Занимаемое им здесь положение не обремененного обязанностями медика, живущего при больном, его вполне устраивает.
Конечно, Фортескью понимает, что является нахлебником за столом мецената, и совесть побуждает его отрабатывать свой хлеб. Поэтому, когда благодетель лжет, он считает своим долгом подтверждать эту ложь. Вот и все.
– Прошу прощения, – запротестовала Фей, – но это далеко не все и даже не самое важное. Это уводит нас от главной темы, которой…
– Которой, как вы собирались сказать, – согласился доктор Фелл, является история жестокой, хотя и осуществленной не без блеска попытки убийства. Отлично! Вернемся к Эндрю Долишу, который ломает голову над своим планом в окружении компаньонов в библиотеке.
Как ему побудить жертву надеть обожженный жакет? Кажется, он без особой надобности привлек ваше внимание к тюбику клея в ящике письменного стола. Быть может, ему пришла в голову мысль пролить клей на Баркли, заставив его таким образом сменить жакет? Но это невозможно! Клей на рукаве едва ли вынудил бы Баркли спешно переодеваться, тем более в жакет, носящий явственные следы его попытки самоубийства. Перспектива казалась безнадежной.
Но боги не оставили своего любимца! Вы знаете, что произошло. Эстелл, как обычно затеяв бессмысленную ссору с братом, слишком энергично взмахнула банкой с медом. Разумеется, мы не должны подозревать Эстелл в соучастии в замысле Долиша. Если рассматривать ее в роли заговорщика, то это был бы худший заговорщик в мире. Просто она из тех людей, которые сами напрашиваются на различные неприятности – таков уж ее характер. Банка разбилась о каминную полку, и мед перепачкал жакет ее брата.
Убийце только это и было нужно. Теперь Баркли придется переодеться. Это уже не клей на рукаве! Даже обнаружив, что третий жакет исчез, такой аккуратный человек, как Пеннингтон Баркли, наверняка предпочтет следы пороха липкому меду. Конечно, Баркли не мог в опаленном жакете выйти из библиотеки и посетить церемонию по случаю дня рождения сестры. Но он ведь не обязан был это делать. Чтобы никто не вошел и не стал его звать, он запер на засов обе двери. Но Наполеон Долиш, разумеется, уже решил его судьбу – Баркли предстояло умереть. Что же сделал Долиш, когда покинул Грингроув, якобы собираясь домой?
– Да, что же он сделал? – подхватила Фей, сжимая и разжимая кулачки. Комната еще не была заперта, не так ли? Левое окно оставалось открытым настежь?
– Безусловно, – согласился доктор Фелл.
– Тогда как же он поступил? Вы нам расскажете?
– Расскажу, мисс Уордор, когда упомяну еще об одном встречном течении, не связанном с преступлением.
– Если так, то зачем о нем упоминать?
– Потому что оно окончательно убедило меня в виновности Эндрю Долиша, ответил доктор Фелл, – и также потому, что оно касается вас.
– Меня?
– Да, мисс Уордор. – Подобрав трубку, доктор Фелл посмотрел на Гэррета и Ника. – Эта молодая леди два года назад оказалась замешанной в деле об отравлении в Уэст-Кантри. Эллиот и я слышали об этом. Эллиот узнал ее – ему было известно, что она невиновна. В ночь с пятницы на субботу он решил поговорить с ней. Ранее леди не проявляла желания сотрудничать, но теперь эмоции прорвали плотину, и она поведала всю историю.
До этого времени я только подозревал, что наш непогрешимый адвокат виновен. Но это были всего лишь праздные размышления, и я мог ошибаться. Если мои подозрения были верны, то он должен был попытаться разыграть вторую попытку самоубийства. Но такому опытному юристу, конечно, нужна была линия обороны. Если полиция откажется верить в самоубийство, кто лучше подойдет на роль козла отпущения, чем девушка, которую однажды уже подозревали в убийстве?
Но как Долиш мог узнать о ее прошлом? Согласно рассказу самой мисс Уордор, только миссис Баркли знала ее историю. Встревоженная миссис Баркли хотела спросить суперинтендента Уика, подозревает ли еще полиция ее подругу. Мисс Уордор заставила ее пообещать, что она не сделает этого, – миссис Баркли обещала и сдержала слово. Но будучи хорошей подругой, она все-таки хотела узнать, каково положение мисс Уордор с точки зрения закона. К кому же она могла обратиться?
Ответ пришел из моего фрейдистского подсознания. При условии соблюдения строгой конфиденциальности миссис Баркли обратилась бы к Эндрю Долишу: юристу, чья профессия – хранить секреты, единственному человеку на свете, которому она полностью доверяла. Позже я спрашивал об этом миссис Баркли, и она подтвердила мое предположение. Если бы обстоятельства сложились по-иному, мисс Уордор оказалась бы в сетях Долиша.
Конечно, это по-прежнему были всего лишь подозрения. Но теперь я чувствовал, что они верны, и был готов к поединку. Мои праздные размышления оказались правильными: Долиш был виновен, и теперь я могу более или менее точно воссоздать его поступки.
Воспользовавшись суетой, на которую он сам жаловался, Долиш украл револьвер с письменного стола, прежде чем гостей выставили из библиотеки без двадцати одиннадцать. Револьвер лежал у него в кармане, когда он говорил со мной в гостиной. Долиш надел длинный голубой дождевик – преждевременно, так как дождь начался гораздо позже, но он был осторожным человеком, – и шляпу-котелок, взял портфель, где находился только украденный жакет, и вышел к своему автомобилю.
Но Долиш далеко не уехал. Оказавшись за пределами поместья, он оставил там машину, вернулся и
