Синфьотли был сильным и храбрым мальчиком, но Сигню все же опасалась, что ему не достанет мужества исполнить свой долг. Поэтому, когда ребенок подрос, она снова отвезла его к Сигмунду, чтобы тот испытал его мужество.
Велев мальчику взять муки на хлеб из мешка, Сигмунд и Сигню удалились в лес. Вернувшись, они нашли дома готовый хлеб. Синфьотли сообщил им, что в мешке с мукой сидела змея, но он ее не испугался.
Сигню возликовала. Ее сын Синфьотли оказался достойным наследником Вельсунгов. Недаром же и его мать, и его отец были из этого рода. Синфьотли мог отомстить за надругательство над своим дедом и над братьями своих родителей.
Оставив сына у Сигмунда обучаться боевым искусствам, Сигню вернулась к супругу в Готланд. Прошло несколько лет, и Сигмунд вместе с Синфьотли, готовые к битве, предстали перед замком Сиггейра. Однако Сиггейр вновь подстроил ловушку, пленил их, велел бросить в глубокий ров и придавить огромной каменной глыбой, испещренной руническими надписями. К счастью, до того как ров придавили глыбой, пробравшаяся к нему под покровом ночи Сигню успела бросить в ров волшебный меч.
Всю ночь Сигмунд и Синфьотли по очереди рубили глыбу мечом и, наконец, им это удалось. Затем они изрубили в куски напившуюся по поводу своей победы стражу. Потом отец и сын обложили палаты Сиггейра дровами и подожгли их. Встав у дверей, Вельсунги убивали всех, кто искал спасения в бегстве.
Неоднократно они взывали к Сигню, но она отказалась спасаться. Выйдя к ним, она сообщила о смерти Сиггейра и о том, что считает честь своего рода отмщенной. В молодости Сигню насильно выдали замуж, не спрашивая ее воли, а теперь она добровольно выбирала смерть. Обняв на прощание брата и сына, Сигню вернулась в дом, закрыла в нем все окна и двери и сгорела заживо».
Когда Гуннар закончил свой рассказ, я очень расстроилась. Мне было жалко несчастную девушку, выданную замуж за постылого человека и всю жизнь терзавшуюся чувством долга перед своим поруганным родом, из-за чего она убила собственного сына, а потом сожгла себя. Выходило, что бедная Сигню вообще себе не принадлежала. Кроме того, я не понимала, для чего Гуннар мне это рассказал.
— Мне что, броситься в очищающее пламя? — невесело усмехнулась я.
— Ни в коем случае!
— К чему тогда ты мне это рассказывал?
— Сигню жила так, как жили все мои далекие предки, — немного подумав, стал объяснять Гуннар. — Им постоянно приходилось сражаться и бороться, и все они исполняли то, что было предначертано им судьбой.
— Ты что, веришь в судьбу? — недоверчиво спросила я.
— А разве ты в нее не веришь?
Я вспомнила, как однажды мою мать посетила этрусская прорицательница, прочитавшая мою судьбу по внутренностям ягненка. Прочитанное очень ее напугало, а Деметра ничего мне не сказала, кроме того, что при желании человек может изменить свою судьбу. Судя по всему, кишки ягненка предрекали что-то весьма неприятное. Неужели страшные предсказания начали сбываться?
— Мне кажется наша жизнь, как чистая тетрадь, в которой мы сами пишем собственную судьбу своими поступками и решениями, — заявила я, наконец.
— Вижу, ты упряма, — не без восхищения пробормотал Гуннар.
— Мать называет меня своенравной.
— И все-таки тебе не понравится то, что я должен тебе сказать.
Я не находила себе места. С самого начала той нашей встречи я поняла, что Гуннару что-то очень нужно мне сообщить, но он не знает, как это сделать. Он не решался взглянуть мне в глаза, а потом пустился в свое странное повествование. Гуннар явно тянул время.
— Метрикселла… беременна, — выговорил он наконец.
Мне приходило в голову все, что угодно, но только не это.
— И не хочет делать аборт, — добавил Гуннар.
Мне хотелось плакать, но слез не было. Я хотела ругаться, но язык не поворачивался у меня во рту. Поэтому мне оставалось только развести руками.
Оказывается, я вовсе не повелевала чужими судьбами. Люди и без меня прекрасно писали историю собственной жизни в свои чистые тетради так, как им это нравилось. У меня дрожали руки. Сдавленным голосом я спросила:
— И что ты теперь будешь делать?
— Иногда мы вынуждены отказываться от самого дорогого, — не глядя мне в глаза, ответил Гуннар, — и даже от своего счастья.
Судя по всему, таким образом он пытался дать мне понять, что его долг — не бросать беременную Метрикселлу. Но ведь всего час назад он говорил, что не любит ее!
— Выходит, твоя судьба подчиниться долгу? — спросила я и внезапно поняла, зачем Гуннар рассказал мне историю сломавшей свою жизнь из чувства долга девушки Сигню.
— Я не могу бросить Метрикселлу.
Я поднялась и ушла. У меня шумело в ушах. Счастье было так возможно, так близко, но исчезло, как дым. Вероятно, мне было не суждено испытать его.
Метрикселле, наверное, тоже.
Мне стало ее жаль. Я не хотела ее видеть и вернулась домой с твердой решимостью тут же переехать на другую квартиру, но у меня, как всегда ничего не получилось.
— В прошлые выходные Метрикселла не поехала в Андорру, — прошептала мне на ухо озабоченная Карла.
Я тут же вспомнила слова Карен и поделилась ими с Карлой, но та только посмеялась, показав мне документы Метрикселлы, в которых значился ее адрес в Ордино, письма ее отца и даже фотографии, сделанные самой Карлой, один раз ездившей с Метрикселлой к ней домой.
Я решила не ломать себе голову над этой головоломкой. В тот момент Метрикселла казалась мне очень беззащитной и ранимой. Я чувствовала, что должна отплатить ей добром за добро и помочь так, как в свое время помогла мне она. При этом я все время ждала, что Метрикселла произнесет наконец то, что я услышала от нее однажды вечером, когда ее стошнило после обеда: «Гуннар меня не любит».
Вот уже несколько дней Метрикселла не могла заставить себя хоть что-нибудь съесть. Она с отвращением отодвигала все лакомства, которые готовила нам Карла, и я с ужасом ждала неизбежного скандала.
В тот вечер Карла как раз несколько часов прокорпела над блюдом из овощей, жаренных в особой китайской сковородке «вок», которую получила в подарок от друзей. Естественно, Карла ждала, что мы отдадим должное ее кулинарным талантам. Однако, сев за стол, Метрикселла, как обычно, при виде еды лишь поморщилась.
— Хватит корчить рожи! — раскладывая овощи по тарелкам, воскликнула Карла. — Лучше попробуй!
— Разве ты не видишь, что ей плохо?! — вмешалась я.
— Я тоже могу притвориться, что меня тошнит.
— Метрикселла не притворяется. Она действительно плохо себя чувствует.
— Не надо меня защищать, Селена, — пробормотала Метрикселла и отодвинула тарелку.
— Нет уж, съешь! — прошипела Карла, двигая тарелку под нос Метрикселлы.
— Я не хочу, — побледнев, прошептала Метрикселла.
— Неужели ты думаешь, что я дам тебе умереть от голода только потому, что тебя бросил жених?!
— Дело не в этом, — всхлипнула Метрикселла, опять отодвигая тарелку.
— А в чем же еще? — настаивала Карла, двигая тарелку обратно. — Неужели у тебя нет ни капли чувства собственного достоинства?! У тебя же типичная анорексия[33] из-за мужчины, который предпочел тебе другую!
Настала моя очередь бледнеть. Неужели Карла намекала на меня?!
— Мне плохо, — пробормотала Метрикселла.
