спинку, со всем говном. Стало как-то ясно, что она весьма небрезгливая. Это в ту минуту – а может, и не только мимолетно – как-то отвратило Доктора от нее. «Что ж она с чужими мужиками запросто вытворяет?» – подумал он нехорошо. И чувство это, похоже, не могло совсем забыться.
Почему, спрашивается, меняются настроения? То ее гнать, то пусть она будет? Да хоть от давления спермы это зависит. Давление жидкости в системе – это вещь невероятно важная! Ну и что тут еще сказать? Есть-таки в ней магнетизм, магия, притягательная сила. Но и дикость, и нехватка цивилизованности, и некая связанная с этим безграничность, бескрайность, природность!
Рутина, замечал он, нарастала! Она наросла, как сосульки на крыше, и готова была со дня на день обрушиться, разбиться, обвалиться – гляди, и кому-то на голову. Как-то все не то что прошло, но упростилось. Уже захотелось встречаться с другими людьми, а то ведь Доктор их оставлял на свободное от личной жизни время и безжалостно вычеркивал из графика. А теперь уж не застит она глаза! Потом, его всегда тянуло к брезгливым и разборчивым людям, а вовсе не к тем, кто от страсти забывается и становится просто частью живой природы.
Временами ему вообще было обидно, что никогда не было у него такой большой и светлой любви, как у всех, то есть чтобы в голове, типа, взрывался огненный шар и чтоб забывалось про все на свете, и еще волна, волна чтоб захлестывала, горячая, и с головой, а после чтоб они молча курили, – так это чувство выглядело; по крайней мере так его описывали романисты. Курить он бросил, волна не то что не захлестывала, но даже и не докатывала до него. И взрывов у него в голове не отмечалось. И нельзя также сказать, что в минуты любви он зацикливался на процессе, нет – он думал про разное. Про всякое: «Эх, вот бы сразу, как кончишь, тут же оказаться дома! Почитать пять минут какую-нибудь книжку, поковырять в носу да и захрапеть». Или: «А вот бы сейчас пивка ледяного из большой кружки, горьковатого такого, типа „Жигулевского“! Вкус, знакомый с детства...» Или так: «Хоть бы ее вызвали куда срочно, но чтоб метро было еще не закрыто и я чтоб ехал в пустом вагоне и читал бы какую-нибудь забавную чушь из завтрашней чернящей руки газетки, купленной в переходе...»
Но нет, придется еще делать умное лицо и подавлять зевоту. При том что сонливость – обычная реакция здорового организма на энергетический любовный обмен. Но поди ж это докажи девке, у которой в голове еще столько блатной какой-то их романтики!
Он с удивлением вспоминал те времена, когда и сам был увлечен чужим телом настолько, что едва мог выкроить немного внимания, чтоб подумать о чем-то еще. Но после это почему-то прошло – может, в путч, когда нарушилось космическое равновесие мироздания? И эротические мечты его стали простыми, небогатыми. То есть хотелось лежать на диване, смотреть в потолок, а дама чтоб сама усердствовала – ну, только не очень уж чтоб. И то надо сказать, что ее гениталии, вот смешно, чем дальше, тем больше оставляли его равнодушным. А после, мечтал он, чтоб не курить в постели, умно глядя в потолок, а чтоб она поцеловала его в щечку и молча ушла. Мечты о счастье!
«Да как же так можно, чтоб молча ушла и все, и даже не обменяться парой слов?» – мысленно корил он себя в пол, правда, силы.
«А так, – отвечал он себе же спокойно, – что она одна идет курить, я-то бросил, и зачем же дымить в комнате перед сном, а как покурит, так уже и спать пора, и без того был поздний час, а после перекура и подавно. Все равно ж я уж сплю, так чего еще?»
Но такое выдавалось нечасто. Эротические мечты сбывались разве во сне или когда что-нибудь гнусное случалось в Москве. Как что хорошее – так нет, не звали ее. А чуть мерзость какая, так поднимают среди ночи.
«Я давно уже чувствовал, что так не бывает – все проблемы решились, и привет. Не-ет, батенька, это иллюзия чисто феодальная – взял, и лежи на диване. На рынке, в рыночной в смысле экономике, все иначе, там надо постоянно доказывать, что ты прав и лучше других, – рассуждал Доктор. – Чтоб не думать ни о чем, надо пытаться думать обо всем сразу. Так и любовь, – если раскидывать ее на многих, то, может, не будешь зависеть от любви кого-то одного. Это как чистый спирт и спирт разбавленный...
«Ты, – говорил Доктор себе с некоторым даже пафосом, – ты, как Лев Толстой, хочешь все сразу и всерьез и чтоб тебе была сразу страстная любовь, да навеки. Но нет! Любовь надо добывать, как уголь в шахте, она как хлеб насущный, чтоб днесь, – не просят же сразу дать полный подвал консервов, чтоб хватило на всю оставшуюся жизнь. Днесь! Любовь тут получается действительно, как хлеб, что ли? Ну, к примеру...»
Вообще-то самое привлекательное в ней было то, что он сразу увидел, до чего сам тут же додумался – и после то и дело про это ей говорил, – что она едва ли может обойтись одним мужчиной, и что ж тут обидного, ну, одним любовником больше, одним меньше... Она молчала-молчала, но раз таки ответила ему:
– Мне обидно, что ты так подумал обо мне.
Сказала именно так, и скорей всего ход мысли был такой: ей обидно, что так подумал, обидно оттого, что догадался – а не потому, что это поклеп. Это, значит, как бы правда, но ей бы хотелось, чтоб Доктор имел о ней другое мнение...
«Это очень сложно – одна и та же девушка может быть и „хорошей“, и „плохой“, как учит нас пособие по этому делу, написанное со слов проституток, – думал Доктор про это и после еще про другое. – Отличие ее сексуальных фантазий от моих в том, что она свои может осуществить все, любые, причем не позже чем через четверть часа после их прихода в голову. Впрочем, то же и со мной, с единственным отличием, что с меня где-то могут спросить денег, – там, где ей их предложат. Это как самогоноварение, которое бывает для себя или на продажу. Речь идет о выходе на рынок. Как она сказала? „Я наполнена любовью до краев, она льется через край. И ты тут ни при чем, ты просто попал на это место, на тебя случайно пролилось. Я хочу, чтоб всем было хорошо и никому чтоб не было плохо“. То есть невозможно любить только одного всегда, можно любить нескольких сразу, что меня, признаюсь, смущает. Это что же у нее, нимфомания? Меня, кстати, в юности, когда большую часть сил отдаешь размышлениям о невозможном, о бесполезном, занимал вопрос: а как бы я жил, будь женщиной? Гм... Она – это именно мой двойник, просто другого пола. Двойник не внешний, но внутренний, по характеру и по жизни. Да, в общем, и по внешности тоже...»
– Ты самый добрый в мире, – сказала она влюбленно, когда Доктор разоблачил ее, уличил в блядстве. Скандала не устроил, вот и добрый.
А не устроил главным образом потому, что не знал, с чего это устроение начинать. Непонятно было самое главное. Отчего это считается грязным? Оттого, что все ж в этом нужен вкус, и мера, и приличия? И оттого еще, что если все кинутся трахаться, то выйдет мерзость? Как на пляже нудистов, где всякие уроды, причем старые, осмеливаются ходить голыми и пускают свои неаппетитные слюни, глядя на порядочных любителей и ценителей человеческого тела, которое, может, создано по образу и подобию?
Разврат холодный чем плох? (Если, конечно, он вообще плох.) Да тем, что не дает насыщения. А только вызывает желания, которые не сбываются и виснут на тебе. Разводка чистая. На бабки. В отличие от той же любви, по ходу которой, пока она не остыла, не сошла на нет, ты рад ловить желания партнера и торопливо, срывая на ходу одежду, их исполнять. При холодных же контактах тебе все равно, что она чувствует, а ей еще больше, что – ты. (Если взять да пренебречь фактором денег.) Таким образом, для блага людей нельзя допускать разврата для всех! Его следовало бы строго-настрого запретить. Чтоб те, кто боится или кто решил, что это грязно, – чтоб это его тормозило, и он, боясь испачкаться, не погрузился в итоге в страшную скуку. А кто считает, что ничего плохого не делает, а только общается с хорошими людьми, и всем от этого делается лучше, и они потом 20 лет про это вспоминают с радостью, и это им помогает сохранить интерес к жизни? И помогает лучше понять людей и помочь им? Вот тем разврат просто доктор должен прописывать.
«Почему только на старости лет я понимаю какие-то вещи, какие давно мне пора б знать? Да просто при Советах у нас была задержка развития! Мы в 90-е носились с видео – как в 80-е с самиздатом и политикой... С порнографией какой-нибудь... – досадовал Доктор в одиночестве. – Очищение от греха через вложение в него другого смысла, мистического. Половой акт не как сопение маньяка, обуреваемого пиздой, но как форма проявления любви к жизни, к человеку, людям, к мировому Духу и, не побоюсь этого слова, – к Богу; и это все на примере женщины.
«Но и тут можно спорить, – спохватывался Доктор, – и есть же про что. Вот выбираешь ты будто бы веселый холодный разврат и свободу, которую он дает. А люди-то живые. Ну, допустим, берешь ты блядь, но у нее же комплексы, прыщи, зуб болит, родня в Пензе. Весь этот геморрой будет то и дело вылезать на
