Леонидович или действительно уверен в себе и своих людях на все сто, или – высокий профессионал. Скорее всего – и то, и другое.
– Дронов, вы ведете себя неразумно. Я понимаю, почему вы избрали столь рискованную и агрессивную тактику – на свой страх и риск.
– Как и вы. Только вам больше терять.
– Вы полагаете?
– Уверен.
– Может, и так. Только… Дронов, взгляните на это… – Марий Леонидович кладет на стол пачку фотографий. – Узнаете?
Ну да. Приморск. Особнячок. Трупы. Изуродованные трупы.
– Кроме этого, у нас имеются кассеты с записями истязаний девушек, с их убийствами. Следствие по Примор-ску еще продолжается…
– И вы хотите повесить все на меня?
– А почему нет? Я могу допустить, что вы готовы умереть… За идею, если можно так выразиться… Оставить нас с носом и уничтожить Досье. Возможно, вам даже все равно, как вы умрете: такое редко, но случается… Но я твердо обещаю: именно вас мы представим организатором всех приморских убийств, насильником и маньяком, все средства массовой информации будут смаковать эту тему – и не одну неделю, уж мы позаботимся… Поверьте, все сказанное – в наших возможностях…
– Все это ахинея, батенька, – произношу достаточно надменно и по возможности развязно, – по «ту сторону добра и зла» мне будет совершенно начхать на то, что обо мне настрочат здешние борзописцы… – Прихлебываю мускат.
– Вы не дослушали. В глазах ваших друзей вы окажетесь не просто в дерьме – в крови. И жена Крузенштерна, и его дочери будут помнить, что их отца убили именно вы. Как?..
А я смотрю на вино в бокале…
– Белый мускат, – произношу тихо.
– Что?
– Мускат белый, крымский, марочный. А я хочу красный.
– Дронов, вы понимаете, о чем я говорю?
– Естественно. Шантаж. Мелкий, – щелкаю пальцами, подзывая метра.
Михеич движется к столику почтительно, неторопливо.
Замирает.
– Уважаемый, нет ли красного муската?
– Если вы предпочитаете к мясу, то я бы рекомендовал бордо. У нас отличное бордо. Урожая тысяча девятьсот тридцать второго года. Для знатоков.
– Несите, – нетерпеливо требует Марик.
– Слушаюсь.
Михеич удаляется так же неспешно.
– Что за игры вы тут играете, Олег?
– Я? Это вы, похоже, играете в игры. Я не подсадная утка с куриными мозгами, я – птица Додо. А вы мне пудрите челку.
– Что вы хотите сказать? Что мы не в силах…
– Слушай, Гай Марий, у вас что, человека поумнее не нашлось – поговорить со мной? Ты же не хуже меня понимаешь, что дело ваше – дрянь…
– Вы внимательно слушаете радио? Телевизор? Не такая уж и дрянь…
– То, что вы подставили Президента, – это полдела. Ваша цель – власть. Так что имеет место быть заговор целью захвата… А ты мне толкуешь о посмертной славе террориста или маньяка…
– Дронов, у вас что, моральный взгляд на вещи? – Слово «моральный» он выделил с едва уловимым смешком.
– Бросьте. Тирания – унизительна, народовластие – безнравственно, как говаривал Ги де Мопассан…
– Вот именно. – Марий вынимает из портсигара длинную папиросу и неторопливо закуривает.
– Ваше вино, господа, – торжественно объявляет Михеич, демонстрируя запечатанную бутылку. – Желаете увидеть сертификат?
– Нет, мы вам верим. Открывайте! – улыбается Глинский.
Но сбить Михеича с ритуала – это не боевика укокошить. Неторопливо, каким-то допотопным штопором он вытягивает пробку, официант рядом расставляет два специальных бокала – чуть тонированных, на высоких витых ножках. Плескает на дно одного – и подает. Марию: старику очевидно, кто здесь в каких чинах. Тот пробует, кивает. Глинскому процедура доставляет удовольствие не меньшее, чем Михеичу. Пробую налитое в мой бокал.
– Ничего винцо. Не кисляк!
Страдальческая гримаска на лице метра сменяется ликом смирения. Он наливает в бокалы ровно столько, сколько положено по этикету, и удаляется. Официант ловко сервирует стол мясным – и тоже исчезает.
Недрогнувшей рукой доливаю бокал с бордо мускатом – до краев и опрокидываю единым духом. Наполняю снова. Выдыхаю:
– А теперь, господин Гдинский, о деле. Умирать я не собираюсь, ни за идею, ни просто так. Я устал от стрельбы, грохота, дыма, пьяных рож на улицах и лживых речей на экране. Люблю, как вы успели заметить, море, покой, спорт…
– Красивых женщин и хорошие вина…
– Вот именно. Имею я право на личное счастье?
– Естественно.
– Ну, а поскольку гарантировать мою будущую неприкосновенность вы не сможете…
– Отчего же.
– Бросьте. Я отдаю себе отчет в том, что с передачей вам Досье окажусь и не опасен, и не нужен. Но вы все одно меня шлепнете. Для порядку. Чтоб не думалось.
– Излагаю немного развязно и даже слегка жестикулирую. Вполне естественно для человека, выпившего после бессонной ночи и натощак бутылку муската, да еще замешанного с бордо почти королевских кровей. Прихлебываю. – Это я к тому, что сам собираюсь обеспечивать свою безопасность. А посему – за информацию хочу ровно два миллиона долларов.
– Сколько?
– Два миллиона. Из них – миллион вы переводите на мой именной счет в швейцарском банке, лучше – в Цюрихе, второй – наличными, сегодня. Сейчас.
– Это много.
– Бросьте. Для вас – копейки.
– Вы же видите, как развивается ситуация. Думаю, у нас и так получится задуманное. Досье – просто страховка…
– Глинский, вы торгуетесь, как базарная дешевка. Вы же сами понимаете: мне нужно сначала залечь, потом – изменить документы и, возможно, внешность…
– Зачем тогда миллион в Швейцарии на ваше имя?
– Для куражу. Как только я куплю себе другое, то велю перевести «лимон» на него. Только и делов. При этом, заметьте, буду искренне сочувствовать «победе вашего движения» – именно тогда я смогу рассчитывать на полную безопасность. А из-за двух «лимонов» вы ведь мелочиться и насылать на меня разборки не станете… Да, наличный миллион мне нужен стодолларовыми купюрами разных номеров и серий.
– Да вы отдаете себе отчет, сколько нужно времени, чтобы собрать такую сумму?..
– А это ваши проблемы. Мне спешить некуда.
– Может быть, часть наличной суммы вы возьмете тысячедолларовыми банкнотами? Для вас это будет удобно: компактно…
– …при хранении и кучеряво при перевозке? Глинский, много вы знаете людей, знающих в лицо
