поставленного в крайние обстоятельства, дав себя разоружить…
Значит, уровень этого человека очень высок.
Крайне.
Насчет того, что пальбу услышат снаружи, – я спокоен. Здание построено в прошлом веке, стекла – двойные. За «тишину на участке» можно не беспокоиться.
Михеич закрывает за бойцами толстенную металлическую дверь, задвигает четыре засова: раньше в здании помешалось какое-то учреждение типа главка, в шестидесятые в подвале оборудовали бомбоубежище – на случай ядерной войны с империалистами. И дверь и подвал сохранили.
– Дрон, кто оплатит счет? – деловито осведомляется Михеич. – Сам понимаешь, и бордо, и мебель попорчена… Да и архаровцы эти в подвале… У меня там харчей – на миллионы рублей… О выпивке вообще не говорю: вина коллекционные…
– Михеич, пиши на меня. Я бы и сейчас оплатил, да сам видишь, руки заняты.
Кольт изо рта блондина я вынул, зато крепко взял под руку и воткнул ствол тупорылого «тишака» ему в печень.
– А ты что, и впрямь разбогател? – интересуется метр.
– Ага. Временно.
– А что в этом мире постоянно? – вздыхает Михеич.
– Любовь, – бросаю я.
Михеич смеется, вздрагивая всем телом, от души.
– Эх, Дронов, сукин ты сын… Нет ничего более преходящего в мире, чем любовь. Уж поверь мне, старику. Это в молодости к жизни нас привязывают мечты. А в старости – привычки. Увы, только привычки… С оплатой не задерживай…
– Как только, так сразу.
– Ну-ну…
– Дронов. – Марий смотрит прямо перед собой, и в голосе его не чувствуется ни волнения, ни испуга. – Я готов довести нашу сделку до конца и выполнить свои обязательства. Включая финансовые.
– Глинский, я готов выполнить свое обещание и сохранить вам жизнь. Но пока обстоятельства достаточно напряжены… Вы будете вести Дмитрия, я буду контролировать вас.
– Олег, вы дали слово…
– И сдержу его. У вас есть люди снаружи?
– Естественно.
– Сколько?
– Четверо.
– Сейчас мы выйдем, пройдем к вашей машине. Полагаю, ваши люди так или иначе извещены о происшедшем здесь…
– Да.
– В ваших интересах, чтобы все прошло без осложнений.
– Я это понимаю.
Мы выходим. Спускаемся со ступенек. Но никаких людей Марика не видно.
Прямо перед нами тормозит «БМВ». Мягкий визг тормозов и еще один звук, короткий, свистящий, словно из шарика резко выпустили воздух. Глинский валится на бок. С дыркой во лбу.
Наповал. Дверца водительская распахнута.
– Додо, брось пистолет.
Разжимаю руку. Оружие падает на землю.
Открывается задняя дверца.
– Уложи своего парня на заднее сиденье.
Выполняю. – Сам садись за руль.
Сажусь.
А что делать? Голос мне знаком. Давно и очень хорошо. Направленный на меня зрачок глушителя на стволе крупнокалиберного пистолета придает словам весомость.
Тем более сомнений в профессионализме человека, отдающего приказы, у меня – никаких. Как и в том, что он пустит оружие в ход без колебаний.
Черный плащ и черная широкополая шляпа, лицо, фигура – скрыты. Но голос – не меняется.
Сижу за рулем. Фигура в плаще застыла на заднем сиденье рядом с бесчувственным Крузом. Ствол пистолета упирается мне в затылок. – Трогай!
Глава 32
Успеваю отъехать метров пятьдесят, – сзади ухает взрыв. Наемный «форд» превращается в столб пламени… Две машины рядом, чуть повременив, тоже испустили дух тяжелыми вздохами взрывов…
Значит, ровно девятнадцать тридцать. «Форд» был «по ноздри» начинен гектопластом, а время переставить я не успел.
Лицо человека сзади невозмутимо.
Проезжаю четыре квартала, сворачиваю, снова сворачиваю, подчиняясь коротким командам «черного человека»:
«прямо», «направо», «налево», «Прямо».
…А сам вспоминаю летний «оздоровительный лагерь» начала восьмидесятых. И человека по кличке Гунн. Это был его «официальный» псевдоним, мы же прозвали его – Герцог. В Гунне плескалась явно восточная кровь: тонкий нос с горбинкой, густые иссиня-черные волосы, впалые щеки, темные, почти черные глаза. Никто бы не удивился, узнав, что род свой он ведет от кахетинских князей или испанских грандов.
Будучи среднего роста и довольно хрупкого телосложения, он никому не желал уступить ни в чем. Как и я.
Мы подружились, но странною дружбой: это было скорее соперничество.
Рукопашный бой ему не давался. Вспыльчивость мутила разум; стоило ему пропустить удар, как он лез вперед ни о чем не думая и желая лишь одного – достать соперника. Работал Гунн всегда в полную силу, яростно – и так же получал. Мои теоретические попытки «вправить ему мозги» были безуспешны. Аксиому «Побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее», естественную для любого поединка, он переводил для себя так: «Хорошо смеется тот, кто стреляет первым!»
Так же, как и я на рукопашке, Гунн «повелся» на стрельбе. Из тиров не вылезал часами. Стрелял он исключительно. Навскидку, из любого оружия, практически не целясь. Словно некий компьютер был вмонтирован в его мозг; за сотые доли секунды он успевал просчитать все: скорость и направление ветра, скорость и направление движения цели… Мишени, как правило, появлялись беспорядочно, но Гунн каким-то шестым чувством угадывал и время, и место их появления и «гасил» на «взлете». Даже инструкторы относились к его манере ведения огня с каким-то суеверным уважением.
Здесь уже он вправлял мне мозги; «Додо, о цели не нужно думать, ее нужно чувствовать. Тогда – попадешь». – «Гунн, а если это человек?» – «Нет. Цель – это цель. И ничего больше. Будешь думать – пропадешь. Он попадет в тебя, ты в него – нет».
Цель – это цель. И ничего больше…
С той поры Гунна я не встречал.
Сейчас он сидит за моей спиной, приставив к затылку ствол.
– Теперь налево…
Заезжаю в проулок, абсолютно пустынный в этот час.
– Стоп. Ну, со встречей, Додо.
– Со встречей, Гунн.
– Оружие?
– «ПБ» в кармане пиджака. Кольт за поясом.
– Доставай. За ствол, аккуратно. И, Додо, без фокусов, пожалуйста. Все-таки стреляю я быстрее, чем ты бьешь. Это он без балды. Передаю ему оружие.
– Что с Кленовым?
