смотреть приставлен.
– Вместо Шарика?
– Вместо него. Вот и разъясни ты мне, Олег свет Батькович, чего такого в этом городишке медом намазано, а?
Я подумал и ответил честно:
– Еще не разобрался.
– Чего так?
– Въехал в Покровск часа полтора как. Из этих полутора – час одежку выбирал, а полчаса – как с тобой, дядя Федор, калякаю.
– А по какому делу въехал, служивый?
Тут я немного подумал. Но ответил снова честно:
– По личному.
Козырь посмурнел.
– Так у нас с тобой разговора не получится, – произнес он тихо и серьезно. – Я хочу по-хорошему, а ты, Олег, как дите, в словеса ломаные играешься. Не получится.
– Ты скажи, какая вина на мне, боярин?
– «Вина»? Я не прокурор, ты – не жулик. Но ты, пожалуй, не осознаешь одной простой вещи: в этом городе я сейчас хозяин.
– Вот что, дядя Федор. Я в твое хозяйство не лезу да и в гости к тебе не напрашивался. Мы, как ты верно заметил, не кенты и не корефаны, но и врагами стать не успели. – Я сделал паузу, спокойно глядя в глаза хозяину. – Я отвечу на твои вопросы, если ты потрудишься четко и ясно их сформулировать.
– А ты не из интеллигентов ли, служивый?
– Из работяг умственного труда, которых интеллигентами у меня просто язык не поворачивается назвать. Итак, я слушаю твой вопрос. Или вопросы.
– Ну и ладушки. Вот растолкуй ты мне, мил человек Олег, пару штучек. Мы встречаемся с тобой в домзаке после очень громкой зачистки тишайшего допрежь города Покровска; в изоляторе ты легонечко переправляешь на тот свет вполне матерого человечка, мы срываемся с тобой в побег, ты по своим делам отошел, я – по своим. Собрались мы, грешные, с братвой обмозговать покровское окаянство, и что видим? Результаты какие? Шарика убрали, мэр Клюев пропал, полагаю, догнивает где-то безымянно и без почестей, Крот, потрох сучий, что и заварил всю эту кашицу с маслицем, отдал Богу концы во время любовных увеселений! Человечек его, Кадет, к нам на мировую пришел вместе со своей шоблой… Мы покамест мировую приняли, надо же в ситуацию вникнуть, стали снова дела налаживать… Но знаешь, отчего саднит мне во всей этой катавасии? Не могу я понять, к чему столько стрельбы затеяли и столько народу положили! Все как бы вернулось на круги своя, и по деньгам, и по доходам. К чему все наворачивалось?
Он посмотрел на меня внимательно, налил себе рюмку водки, предложил мне, я отрицательно покачал головой. Козырь выпил махом, бросил в рот несколько миндальных орешков, прожевал, закурил сигарету.
– Это одна сторона луны, – усмехнулся Козырь, продолжил: – Вторая. Вчера в город приехала бригада. Но не наша, и вообще не из деловых: приехали мальчики, молодые да сияющие, что новенькие гривенники! Прямо романтики-комсомольцы времен моей отроческой невинности! И с собой – три саркофага- рефрижератора всякого оборудования навезли! И тебе сканеры, и тебе самопалы жуткие, и тебе броню на грудь: из противотанковой пушчонки не прошибешь. А ни Куликовской, ни Курской битвы в наших тихих палестинах покамест не намечалось. Оробел я, грешен! Выясняю помалеху, через Москву: дескать, кто прислал людишек и по каким делам? Отвечают: людишки банка «Золотой кредит». А банчонка тот на самом деле гроша медного не стоит, нет за ним ни людей, ни денег, разве что названье громкое! И если по всем сусекам поскребется, на пару тех железяк, что по машинам сложены, не наберет. Арсенал такой, да с техникой, почитай, не один мильон стоит! Да не деревянных!
Козырь помолчал, глядя куда-то внутрь себя:
– Ну я сиднем-то сидеть не стал. Приезжие эти вокруг «Точприбора», аки пчелы вокруг улья, зажужжали; нам в этой технике интереса покуда никакого, но тройку людишек я озадачил, чтобы покрутились да прикинули хвост к носу. – Козырь хэкнул в сердцах: – Они и докрутились! Пропали напрочь, как не было! И предполагаю я, тож лежат уже где-нибудь «подснежниками» на необозримых полях «Точприбора»: там одного металлолома гниет немерено, а человечка заховать дохлого – вообще без базара. Как в омут.
Он закурил новую сигарету, окутался клубом дыма:
– А что власти наши губернские али городские? Сидят глухо, тихой сапой, губернатор, тот по столицам пропадает и дела по зарплатам решает – ему ж выбираться вскорости; да и, видать, напугали его здорово – с дачи носа не кажет; но притом ни фээсбэшники, ни «серые волки», ни менты поганые – никто задницей не шевелит, прямо-таки показательное благолепие, и все тут!
Одним движением Козырь притушил бычок, прищурился, уперев в меня взгляд:
– Вот тебе вторая сторона. И – третья, для полной ясности. Руководит этими вновь прибывшими человечек по прозванию Ильич. Еще его зовут Серый. Еще – Шериф. По всем отзывам – опаснейший дядько. И самое противное, именно он здесь по ранней осени и верховодил! Что прикажешь ожидать? – Козырь вздохнул. – Опечалился я, сам понимаешь, на душе кошки дикие стаями угнездились, и скребут, прощелыги, так, что с водки воротит! А как час тому выглядываю в оконце, и что вижу? Батюшки-светы! Мой корешок-сокамерник хиляет походкой ровной страной огромной! И под пиджаком пушчонки хоронятся, од-на – за поясом, другая – в сбруе! И прибыл-то он в самый цвет, и экипирован – в масть, ну как мне его не пригласить поболтать, по старой-то дружбе?
Козырь вздохнул, посерьезнел:
– Вот только, паря, на этой оптимистической ноте наша вступительная увертюра и закончится. Пойми уж и ты меня, коновала. Я здесь лицо, если говорить по-вашему, казенное. Перед братвой да сходняком отвечаю за порядок и благолепие. А по моему полному разумению, готовится снова в славном Покровске не пойми чего. Кровь, судя по всему, готовится. Много крови. И вот я беру, опять же, говоря по-вашему, «языка». Именем Олег свет Батькович. Пытаюсь с ним по-хорошему, по дружбе поговорить. А он – «моя твоя не понимает»! Хотя – русский человек, не пиковой масти, и такую горбатую залепуху мне вкручивать никакого резону у него нет, окромя глупости! Что я должен сделать? Правильно. Потрясти квалифицированно, с привлечением специалистов, и поговорить, с их же помощью, качественно и вдумчиво. – Козырь вздохнул. – Хотя мне бы этого и не хотелось.
Вот теперь он откинулся на подушки диванчика, широким жестом хозяина указал на стол:
– А ты бы выпил, Олег Батькович. И закусил бы, чем Бог послал. Водочка, она кровь по жилушкам быстрее гонит, напряг с души снимает да мозги просветляет. Глядишь, и стемешит голова твоя что умное. Только не запирайся по-глупому, Христом Богом тебя прошу! Хлобыстни водочки, зачифири еще, и поговорим, как Гога с Магогой.
– Спасибо за заботу, дядя Федор.
– Чем богаты.
Я действительно налил себе водки, выпил, свернул трубочкой сандвич, предварительно положив сверху несколько кусков ветчины, сыра, салями, пару ломтей огурчика и обильно сдобрив горчицей, зажевал энергично и с удовольствием.
Похоже, я влетел, как выразился бы сам Козырь, «допрежь времен». Я, конечно, могу рассказать ему грустную, но поучительную историю и про Диму Круза, и про одинокие скитания странника Дронова по городам и весям Отчизны, но мне это поможет слабо. В самом лучшем случае меня, выражаясь языком военно-дип-ломатическим, интернируют. Сиречь замуруют в каком тихом зиндане, чтобы под ногами у общества не путался. А в худшем – пропишут, как в песне поется, «девять граммов в сердце». Чтоб не мельтешил, не маячил да не отсвечивал. Скверно.
Козырь тем временем встал, прошелся по комнате, вынул из коробки на столе сигарету, закурил, подошел к окну, застыл раздумчиво. Я оценил его такт и ум: когда вербуешь человека, не мешай ему подумать, покрутить варианты, дай время освоиться с уже свершившимся фактом даже если и не предательства, так того, что сила сейчас на другой стороне, и этой силе нужно или подчиниться, или погибнуть. Сгинуть скверной смертью да без покаяния.
