То, что базлал перед безвременной кончиной Шарик, – не так глупо и безопасно. Все, кого он перечислил: и Резо, и Роман, и Жид, и тем более Анварчик, выставят предъяву по поводу мочилова в городе и изменившихся раскладов. И для Шерифа проще всего принять нового московского Смотрящего, а авторитетам выложить голову его, Крота, на блюдечке. С го-лубой каемочкой. В прямом смысле: братва любит красивые жесты «доброй воли».
Два особняка в лесу расположены рядом, за одним забором. Крот со своими людьми – в большом доме, Ильич с тремя «серыми волками» – в деревянном, дачного типа домике. Может, запалить его к едрене фене? Припереть поленцами двери, поставить братков с пушками у окон и запустить «петуха»! Или – без хитростей: прополоскать этот блочно-щитовой курятник из «калашей»? Это только в американских боевиках всякие там сигалы и ван-даммы под шквальным автоматным огнем ползают змеями, переругиваются с телками, отпускают шуточки и между делом успевают перестрелять нападавших: кино – оно кино и есть. А в жизни – тяжелые пули «калашниковых» превратят Ильича с помощничками в груду рваного тряпья… И – проблема исчезнет. Сила будет у него, Крота; силу уважают. А по понятиям – столкуются.
Да! Мочить Шерифа нужно сегодня, как стемнеет! Мочить без дураков и сантиментов! Мо-о-очить!
Кротов поднял трубку внутреннего телефона:
– Кадет, зайди.
Здоровяк Колян по кличке Кадет появился через пару минут.
– Присаживайся. Потолкуем.
Тот пожал плечами, присел.
– Где этот мэр сейчас, которого вы с Эдичкой потрошили?
– В ямке, – пожал плечами Кадет. – Где ж ему еще быть?
– В лесу?
– Ну. Хорошую ямку нашли. Глубокую. В низинке. За год черви дочиста сгложут.
– Погоди, Кадет. Ты его ведь колонул с Эдиком?
– А то…
– Так чего Шериф со своими серыми приперся?
– А я знаю? Его поймешь, того Панкратова, как же.
– Скользок?
– Да не то чтобы скользок, Крот, а закрыт. Как в танке. И за хобот не ухватишь. Волчара тот еще, опытный.
– Боишься его?
– Да когда я кого боялся?
– Ты мне не вкручивай!
– Да ты чего, Крот, в натуре… На вшивость решил меня проверить? На правиґло поставить на старости годков?
– Думаю я себе, Кадет. Сильно думаю. Не сдал бы нас этот Шериф московским…
– Ментам, что ли?
– Братве.
– А что ему за корысть?
– Ладно, ничего.
Кадет только плечами пожал: ничего так ничего.
– Да, Колян, а что ж вы с мэром так неаккуратно?
– В смысле?
– Перемяли вы его с Эдичкой, раз подох он.
– Крот, я ж тебе говорю, а ты сбиваешь! Как Ильич своих серых прислал, так они его наркотой и накачали. По самую маковку. С ним двое его до-о-олго во-зились.
– А вы?
– А чего мы? Мы свое дело сладили. А что у Ильича за дела, не нашего ума. Ты с ним перебазарить можешь, я – нет. Уговор ведь такой.
– Ага. Уговор-приговор. Что пацаны? Расслабились?
– Помалеху.
– Лады. Иди, можешь тоже малеху. Но посматривай.
– А то.
Кадет встал, недоуменно пожал плечами – дескать, чего звал на пустой базар? – и скрылся за дверью.
А Кротов остался думать. Мочить Панкратова с его людьми – без вопросов. Кадет, Эдичка, Хлыст… Эти надежны. Да и остальные, будь что, не подведут. Вопрос: когда?
Своим людям Крот расслабляться по-крупному за-претил, мотивировав просто: еще не вечер. Но снять напряженное ожидание неведомо чего нужно, потому браткам было разрешено принять по стакану водяры и развлечься с прихваченными с рынка четырьмя девками. Не фонтан, четверо на полторы дюжины пацанов, но лучше, чем ничего. Часикам к десяти – одиннадцати парни будут бодры, как голодные псы, и лишний напряг снимут, вот тогда и мочкануть Панкратова со товарищи. Да и ночи по этой поре темные, безлунные. Самое то.
В том, что бойцы выполнят любой его приказ, Кротов после сегодняшнего не сомневался. Он дал этим псам почувствовать сладкий вкус настоящей крови и сладкий запах настоящей власти; любой, кто это попробовал, отравлен навсегда.
Крот прислушался: братки гомонили, визжала какая-то девка… Неожиданно он почувствовал резкое возбуждение: нервное перенапряжение дня давало себя знать. Нет, лишний напряг – большая помеха делу; его нужно снять, и немедля. И не спиртным.
Он глотнул из толстостенного стакана бренди, снова взял трубку:
– Кадет…
– Ну?
– Девку, что у этого Хорька прихватили, ты прихранил?
– Ну. А пацаны и не выступали: четырех на круг пустили, так даже веселее.
– Где она сейчас?
– В каморке под лестницей заперта. Думаю, дозрела: ихние утехи ей ой как слыхать!
– Раз дозрела – приводи.
– Бу сделано, – отозвался Колян. – Выпивки занести?
Кротов мельком глянул на початую бутылку бренди:
– Не надо.
– Лады.
Кротов подошел к зеркалу. Лицо его выглядело свирепым: перебитый когда-то нос, тяжелые надбровные дуги, короткая стрижка… При весе и мышечной массе борца-тяжеловеса он производил на женщин странное впечатление: что-то среднее между паникой и восхищением. Сейчас он хотел произвести именно такое.
Не торопясь он разделся донага, чувствуя все возрастающее возбуждение. Уселся в удобное кресло, слегка прикрыл себя полотенцем, отхлебнул бренди. Сам себе сейчас он представлялся античным героем, богом, способным повелевать и назначенным решать вопросы жизней и судеб.
Кротов услышал крики и всхлипы девок на первом этаже, скривился: дебилы… Прикрыл глаза, поглаживая пальцем горбик на переносице… От пришедших воспоминаний пересохло в горле и сердце застучало так, что, казалось, готово было вырваться из груди и улететь туда, в бездонную синеву летнего вечера…
…Это было в школе. Он был тогда долговязым семиклассником, а в тот день, привычно сачкуя физкуль- туру, курил за пристройкой; потом вернулся в раздевалку – пошуровать по карманам одноклассников. Нет, мелочь он тряс со многих и так, шарить по карманам было для него вроде хобби. Как только вошел, понял: поспели до него. Одна девчонка-малолетка стояла на васере, вторая, где-то в глубине раздевалки, шустрила по брюкам и пиджакам.
– Попались, воровочки, – смачно проговорил он, перегородив собою дверь. Все причитания – «мы нечаянно-случайно» – отмел ухмылкой. Произнес строго: – Сейчас пойдем к завучу, потом милицию вызовем.
