В колонию вас надо отправлять, поняли?
На глазах девчонок показались слезы, они затараторили, почему-то шепотом, наперебой: «Мы больше не будем», «Простите, пожалуйста»…
Крот усмехнулся:
– Или в колонию, или ремня хорошего… – Повернулся к двери, замкнул на шпингалет, одним движением вытянул из брюк ремешок и рявкнул: – А ну, снимайте трусы! Живо!
Перепуганные девочки покорно спустили трусы, стали, как он велел, наклонившись, задрали юбчонки. Парень стегал их по попкам, чувствуя невероятное возбуждение, свободной рукой поглаживая себя через брюки, пока все его тело не сотрясла судорога удовольствия…
Он опустил руку с ремнем. Одна из девчонок, красная как маков цвет, натягивая трусики, попросила тихо, опустив глаза, смаргивая слезинки:
– Пожалуйста, не говорите никому… Мы больше не будем… Честное пионерское.
Что-то почудилось Кротову в ее голосе…
– Под салютом? – хрипло переспросил он. Девочка подняла глаза, он увидел ее взгляд, выдавил сквозь зубы: – А я еще не закончил ваше перевоспитание. – Помедлил, добавил: – Завтра после школы будете ждать возле старой котельной. Поняли?! И попробуйте не прийти!
Отомкнул дверь раздевалки, девчонки стремглав унеслись по коридору. Но он знал: назавтра они придут. И они пришли…
…Эти походы в заброшенную котельную с Сашей и Таей – так звали подружек – продолжались все лето. Они сами начали придумывать игры: в рабовладельца и рабынь; в «доктора», когда одна из девочек была «врачом», другая «медсестрой», а раздеваться должен был он; в «злого немца» и «пионерок», которые от- казывались снимать галстуки и вынуждены были под предлогом обыска и в наказание за ослушание снимать все остальное… Повторяли и первую игру – в строгого «дядю» и попавшихся на воровстве девочек… Только теперь имитацией порки дело не ограничивалось…
Идиллия закончилась через три месяца, в начале нового учебного года: старый пердун-военрук выследил их в котельной и поймал «с поличным».
История стала известна всей школе; вот тогда-то объявился пьяный отчим одной из пацанок, оказавшейся, кстати, в свои одиннадцать лет не целкой, и в порыве «благородного отеческого негодования», а на самом деле – из ревности, избил Кротова так, что переломанный нос заживал потом полгода…
Девчонок перевели в другие школы; сам Кротов, закончив восьмой с грехом пополам, ушел в ПТУ, а через год – подсел, и надолго: стопарил в запущенном скверике близ железной дороги девок-пэтэушниц из соседнего швейного, угрожая перочинным ножом, отбирал побрякушки – редко у кого золотые – и насиловал… Кому рассказать – и грабил-то он только для того, чтобы больше завести себя, потому как иначе общаться с девками ему было пресно и скучно.
Словили его быстро. И пошел бы Крот на семерик по авторитетной статье «разбой», да довесок из сто семна-дцатой[10] подкосил всю будущую карьеру: с его здоровьем и энергией он на любой из зон выбился бы «в люди», если бы не проклятый «прицепчик»… Вот и приходится теперь упираться рогом, вместо того чтобы быть в заслуженном авторитете! Ничего… Сейчас он расслабится, а потом решит с Шерифом.
Дверь приоткрылась, Кадет втолкнул девчонку в комнату и исчез. Он знал причуды Крота.
Девчушка стояла потерянно, сжавшись в комочек. После света коридора приглушенный свет в комнате казался ей мраком; она слышала, как парни жестоко насиловали незадачливых товарок, и ожидала, похоже, чего-то худшего: зачем тогда ее не вывели вместе со всеми, а оставили, что называется, на закуску?
– Выйди в центр комнаты, – тихо, хриплым шепотом, приказал Кротов. Он знал – она услышит. Не может не услышать.
Девушка вздрогнула, заметила в кресле обнаженного мужчину, прошла в комнату и застыла на ковре, прямо в центре затейливого узора.
Она была в коротком летнем платьице, сверху – черный пиджак, на ногах – гольфы.
– Сними трусы, – велел мужчина.
Девушка и не думала кричать или противиться: сейчас она была похожа на кролика перед удавом. Автоматически запустила руки под платье и стянула белые трусики до колен.
Кротов удовлетворенно облизал губы. Эти его бойцы – тупы, как инфузории. Они не умеют получать удовольствие от секса – только трахать. А настоящее удовольствие состоит в том, чтобы превратить ее стыдливость, ее страх, ее трепет в возбуждение, в желание, ярче которого нет…
Он поднял с пола загодя приготовленный стек: кожаный, гибкий, с мягкой, конского волоса, кисточкой на конце и тяжелой круглой рукоятью. Приказал:
– Сними совсем и подними подол.
Кротов встал с кресла; полотенце, прикрывавшее ему низ живота, упало; он шел к девушке, голый, громадный, поигрывая стеком. Она тем временем вышагнула из трусиков, разогнулась и – замерла в испуге и удивлении: до этого она видела лишь его силуэт и не подозревала, что мужчина совершенно голый. И сейчас не отводила взгляда от его набухшего естества.
Он подошел к ней, махнул стеком: тот со свистом рассек воздух.
– Подними подол, я сказал!
Девушка задрала края платьица.
– Умничка… Умничка… – Кротов стал обходить ее, любуясь фигуркой, легонько шлепая стеком по ягодицам, бедрам, животу… – Снимай все, кроме туфель.
Девушка раздевалась, а Кротов ходил вокруг, наблюдая и играя стеком. Снимая платье через голову, она запуталась, застыла так, он прикоснулся мягкой кисточкой к ее груди и водил кругами, пока соски не набухли и не затвердели…
Наконец она справилась с платьем, замерла перед ним нагая, глядя в пол. Он подвел стек ей под подбородок, приподнял голову, стремясь заглянуть в глаза, но она избегала его взгляда.
– Ты ведь шлюшка? Этого, Хорька?
– Я… Нет… Нет… – прошептала она, едва разлепляя спекшиеся губы.
– Шлюшка… Все вы шлюшки…
Неожиданно он махнул стеком; переплетенная кожа врезалась в тело, девушка вскрикнула.
– Наклонись!
– Пожалуйста… Я… – зашептала она быстро.
– Наклониться! Руками к стене! Ноги расставить!
Он с маху хлестнул ее раз, другой… Она напряглась, ожидая следующего удара, но вместо этого почувствовала, как мягкая кисточка щекочет ей губы и промежность…
Кротов застыл, наблюдая, как ее губы раскрываются, будто бутон цветка… Тихонечко водил кистью… Еще…
Удар был резок, девушка вскрикнула, «цветок» за-крылся разом, но как только кисточка вновь прикоснулась к коже девушки, «бутон» расцвел, распахнулся вновь, сделавшись влажным…
Кротов подошел к ней вплотную, чтобы она почувствовала его горячее тепло, перехватил стек, хлестнул по спине и через мгновение вошел в нее… Девушка вскрикнула от боли и – застонала от наслаждения…
– А он, оказывается, баловник-затейник, этот Кротов, – произнес Степан Ильич Панкратов, снимая наушники. – А с виду – примитив, тесак тесаком.
Прикурил сигарету, посмотрел на стоящего у стола Кадета, спросил:
– С братвой сам совладаешь?
– Обязательно.
Панкратов потер переносье, словно что-то в последний раз прикидывая и взвешивая. Произнес едва слышно, словно про себя:
– Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кар-мана…
– Не расслышал, Степан Ильич? – вежливо переспросил Кадет.
– А чего тут уши зря напрягать? Кончай этого.
Девушка кричала от нестерпимой боли, а Кротов сжимал ее талию, будто тисками…
