Лучший друг девушки

Эбби вздрогнула, упоминание о возрасте старшей из дочерей Ливи живо напомнило ей о собственной дате рождения, тщательно корректируемой все эти годы. Зная это, Лулу с особым удовольствием продолжила эту тему:

— Хотя она и не выглядит на свои тридцать четыре, это вовсе не меняет того, что Ливи умерла в пятьдесят четыре и что мы вместе ходили в одну и ту же школу…

Обе женщины обвели глазами присутствовавших, отыскивая среди них сестер Ливи: Делия беседовала с британским послом и герцогом Роухэмптоном, у которого Билли только что выкупил — за баснословную сумму — его последнего Гейнсборо[2]; Тони же уединилась с лордом Анкрамом, с которым, если верить свежей светской сплетне, у нее были более чем дружеские отношения. А ее муж? Его Лулу обнаружила там, где и ожидала увидеть: рядом с самой молодой и самой красивой из присутствующих на похоронах женщиной — они были поглощены беседой. Слава Богу, облегченно подумала Лулу, есть все-таки на свете вещи, которые не меняются никогда.

Брукс Гамильтон улучил наконец момент, чтобы наедине перекинуться словом с Билли.

— Как вы себя чувствуете?

Женатый на Диане, Брукс обожал своего тестя и сейчас был не на шутку встревожен — тесть казался бледным и подавленным. А ведь Билли на пятнадцать лет старше своей супруги.

— Все в норме, — ответил Билли, но без своей обычной в таких случаях резкости. Он был убежден, что здоровье — это частное дело любого человека, сугубо личный вопрос, который не должны обсуждать даже дети. Многие из друзей его жены придерживались, однако, того мнения, что если бы он уделил больше внимания ее здоровью, то унесший ее в могилу рак можно было бы своевременно обнаружить и остановить.

— Скоро все разойдутся, и тогда вы поедете с нами на ферму, — участливо сказал Брукс. — Несколько недель полного отдыха — вот что вам сейчас необходимо. Эти последние несколько месяцев были сплошным кошмаром.

— Да, знавал я и лучшие времена, — признался Билли, — но терпеть не могу бездельничать. Ты же знаешь, это не мой стиль жизни. Да и к книге давно уже пора возвращаться…

Билли (с помощью нанятого борзописца) сочинял свою автобиографию; она была уже наполовину завершена, когда болезнь жены вошла в свою заключительную фазу. Как всегда, прагматик в нем громко заявил о себе: завершив одно дело, необходимо приступать к другому.

Оглядывая все это благолепие, один из тех, кого ее нынешний муж пренебрежительно именовал Ливиными художничками, заметил, обращаясь к своему соседу:

— Смотрю на все это и ловлю себя на мысли, что слишком уж многого Ливи лишала себя ради Билли Банкрофта.

— Ну и что тут такого? В конце концов именно это от нее и требовалось.

— Ты-то хоть знаешь что-нибудь о Джонни Рэндольфе?

— Я слышал, что он был и красив, и богат, даже очень богат. — Последовала пауза. — Зато, говорят, здорово был обделен мозгами.

— Чего явно не скажешь о Билли.

— О Билли Банкрофте вообще нельзя что-нибудь сказать?

— Если что-то такое и существует на свете, мне лично оно неизвестно.

— Не могу понять, каким образом этот человек всегда добивается взаимности от любой женщины, какую пожелает.

— Деньги и власть, — последовал быстрый ответ, усиленный выразительным пожатием плеч. — И то и другое поразительно влияет на половое влечение.

— Добавь к этому еще и то, чем его, как жеребца, щедро одарила природа.

— Что, кстати, могут засвидетельствовать все присутствующие здесь женщины, исключая, естественно, родственниц.

— Я бы не был столь категоричен.

— Значит, то, что говорят о нем и Тони Ангальт, правда?

— Тогда она, кстати, еще не была Тони фон Ангальт. А когда вышла замуж за этого кретина Стэндиша-младшего, ее роман с Билли стал и вовсе естественным.

— Полагаете, Ливи знала об этом?

— Сомневаюсь, но если и знала, то помалкивала. Вы же помните, Ливи более всего в людях ценила чувство верности. Это и наводит меня на мысль: а не выпить ли еще бокал такого превосходного шампанского, которому она хранила верность всю свою жизнь? Сами понимаете, теперь нам вряд ли скоро такое перепадет…

— Они совсем не похожи на Билли, правда?

— Кто, дорогая?

— Сыновья. Руперт и Джереми.

— А-а, эти. Вроде бы нет… правда, совсем не похожи. Думаю, они пошли в свою мать, первую жену Билли.

— А она кто такая?

— Да никто. Самое обычное никто. Как, впрочем, и сам тогдашний Билли. Но именно в то время он уже начал искать свою Ливи.

Последовала всезнающая, презрительная женская ухмылка.

— Даже трудно представить, кем и чем стал бы сейчас Билли, не найди он ее! Без нее не было бы и теперешнего Билли Банкрофта.

— В смысле его официального статуса в обществе?

— Конечно. Всякий дурак может делать деньги, а Билли уж точно не дурак. Но жениться на Оливии Гэйлорд Рэндольф! Такое может себе позволить только отменный нахал.

— Я часто спрашивал, что же она нашла в нем такого особенного? После Джонни Рэндольфа…

— Джонни был, конечно, душка, но как он был мальчишкой, так им и остался. Мне все время казалось, что они с Ливи больше походили на детей, игравших во взрослых. Они были так молоды, когда поженились, но Ливи потом все же как-то оперилась, чего нельзя сказать о Джонни. Все ему досталось слишком легко — имя, деньги, этот потрясающий дом, но в душе он так и остался милым, добрым, хорошим мальчиком. Именно мальчиком, несмышленышем. До сих пор поражаюсь, что он стал отцом Роз и Джонни. Глядя на него, можно было подумать, что он так толком и не выяснил, откуда берутся дети. — Она помолчала. — Правда, имея такую мамочку, как Долли Рэндольф… Уж ей-то меньше всего понравилось, когда Ливи связалась с Билли Банкрофтом, у которого, смею вас заверить, и детства-то никакого не было!

— Но именно благодаря ему Ливи стала леди Банкрофт и не раз саживала по правую руку от себя Маргарет Тэтчер!

— Все равно никогда не пойму, что дернуло ее выйти замуж именно за Билли Банкрофта. Хоть режьте меня, все равно не пойму!

Розалинда Рэндольф заметила, что на террасе появилась ее сестра Диана, бледная, но уже владеющая собой, и пошла ей навстречу.

— Ты уверена, что выдержишь все это? — спросила она, зная легковосприимчивый, эмоциональный характер своей единоутробной сестры.

Диана изобразила улыбку, на совершенствование которой потратила долгие годы упорных тренировок, пока та не стала выходить у нее такой, какой следовало. Такой, какой ее незабвенная мать умела поставить на место любого.

— Естественно. Не могу же я в самом деле все взвалить на твои плечи. Это было бы совершенно бесчестно с моей стороны.

Наивно прозвучавшая фраза была напрочь лишена искусственности, но исходила из глубоко затаенной в душе злобы. Дрожащий, прерывающийся голос казался слишком звонким; воспаленно-горящие глаза были неестественно яркими. Диана балансировала на грани истерики, и любой, даже незначительный, толчок мог низвергнуть ее в бездну.

Быстро оглядев толпу, Роз чуть заметным кивком головы подозвала к себе Брукса Гамильтона. Тот