или иную сторону более чем на один фунт, такое не может не настораживать.
— Меня тоже, — откликнулась Роз.
— Тогда почему бы тебе не попытаться поговорить с ней?
Роз отрицательно покачала головой.
— Я последний человек, которого она станет слушать. Наши жизни слишком долго не соприкасались.
— Тем не менее она тобой очень интересуется — более того, проявляет прямо-таки поразительную заинтересованность. Когда из печати вышла твоя книга, она очень этим гордилась. Купила сразу сто экземпляров, чтобы дарить своим друзьям.
Роз ошеломленно поглядела на нее.
— Мне даже трудно себе представить, что моя мать может интересоваться искусством.
— Она всегда им интересовалась, — сказала Тони. — И даже немного рисовала.
Роз была поражена.
— Мама!
— Ты еще многого не знаешь о своей матери, — не без ехидства ответила тетка. — Мне кажется, вам обеим давно уже пора сесть рядком да поговорить ладком.
— Да мы вообще с ней толком никогда не говорили; первый раз это было, когда я высказала ей все, что думала о своем дебюте.
— Тогда почему бы не попытаться заполнить этот пробел? Мне кажется, ничего другого она так сильно не желает. Диана у нее все время под рукой, а Дэвид… Ладно, Бог с ними, скажем просто: она ужасно бы обрадовалась, если бы первый шаг сделала ты сама. Тебе это еще под силу. А вот способность твоей матери на эмоциональное проявление своих чувств уже давным-давно атрофировалась. — Тони в упор посмотрела на племянницу. — Она прекрасно сознает, что в своем норковом благополучии все эти годы живет в самой настоящей тюрьме, но она не из тех, кто будет рассказывать об этом каждому встречному и поперечному: нам с детства вбили, что свои проблемы мы должны решать сами. Вот уже несколько лет подряд, регулярно, дважды в неделю, твоя мать ходит на прием к психиатру, но так и не может избавиться от внутренних переживаний.
— К психиатру! — поразилась Роз. Дело действительно принимало критический оборот, если ее суперрациональная мать вынуждена была обратиться к помощи психиатра.
— Ей только и осталось: либо сойти с ума, либо найти хоть кого-нибудь, кто бы выслушал ее. А кто сделает это лучше других, если не тот, кому за это хорошо платят? У твоей матери никогда не было трудностей с наемной рабочей силой — трудности у нее возникают всякий раз, когда она имеет дело со своей плотью и кровью, своими детьми. И почему бы тебе первой не сделать шаг в ее направлении? Не слишком ли надолго затянулось ваше странное отчуждение?
— Тогда это казалось наилучшим выходом, чем постоянная грызня.
— Поверь мне, грызться она не станет. У нее для этого больше не осталось зубов.
Все еще ярко-голубые глаза Тони встретились с черными глазами Розалинды и застыли в долгом пронзительном взгляде, которым сказано было все. И Роз поняла.
— Да, — проговорила она наконец, — видимо, действительно настало время…
Внешне без видимой цели она начала потихоньку протискиваться сквозь толпу, то и дело останавливаясь, чтобы поболтать то со своей теткой Корделией и ее мужем, то со своими кузинами и их мужьями, то с людьми, которых не видела много лет, неизменно держа в поле зрения мать, пока, подойдя поближе, не заметила, что Тони уже держит ее на приколе. Роз только сейчас заметила, как сильно потускнело как бы изнутри излучаемое яркое сияние ее матери. Кожа ее обрела пергаментный оттенок, на скулах появился лихорадочный румянец, но не от возбуждения и не от искусно наложенных румян. Сами скулы скорее напоминали острые каменные выступы. В руке она держала длинный мундштук из слоновой кости, была невероятно шикарной в светлом чесучовом костюме, состоявшем из укороченного жакета, широкие лацканы которого были подбиты норкой под цвет игристого шампанского, элегантной прямой юбки и небольшого, точно подобранного по цвету, норкового же, лихо сдвинутого набекрень берета.
Но никакой искусный покрой костюма не мог скрыть от прозревших глаз Роз, что ее мать была не изысканно стройной, а болезненно худой. Хотя, как всегда, на лице ее играла яркая улыбка, и тирады, которыми она обменивалась со своими слушателями, если судить по их смеху, были, как всегда, блестящими; к тому же она много пила шампанского, но Роз знала эту манеру матери умело скрывать свои эмоции за плотной завесой юмора и посылать на сцену актера-комика, всегда готового развлекать публику.
Выбрав место, где скользящие по лицам гостей глаза матери обязательно должны были остановиться на ней, она поймала их взгляд и заставила их расшириться от удивления. Глаза нервно забегали по сторонам. Как она и предполагала, вскоре взгляд матери снова вернулся к ней. На этот раз, уловив в нем немой вопрос, начертанный поверх (в чем она не сомневалась) робкой надежды, Роз молча просигналила ей взглядом, и мать мгновенно прочла этот сигнал. С этой минуты между ними установилось полное взаимопонимание, чего никогда раньше не бывало.
— Думаю, нам пора поговорить, — просили глаза Роз. — Самое подходящее время, не так ли?
Роз увидела, как ожили черные бархатные глаза, словно в глубине их зажглись огоньки, как незаметным движением мать наклонила голову, как был отставлен в сторону бокал шампанского. Только тогда Роз сдвинулась с места и, легко пройдя сквозь группу обступивших ее людей, непринужденно сказала:
— Я пришла отнять у вас свою маму. За весь день у нас не было возможности даже словечком перемолвиться…
— Ну конечно же, — хором пропели придворные, отступая от королевы и приседая в реверансе перед принцессой. — Конечно же…
Они остались наедине.
— Мы можем где-нибудь присесть? У меня от усталости буквально ноги подкашиваются, — солгала Роз.
— Не возражаю, — благодарно откликнулась Ливи.
— Где-нибудь, где нам никто не помешает.
— Обеими руками «за».
— Тогда я знаю одно такое местечко…
Роз повела ее через лужайку к большой оранжерее, приткнутой к дому чуть сбоку. В сплошь застекленном помещении с прикрывавшими его верхние филенки голландскими ставнями, было прохладно и чисто, росли огромные папоротники и декоративный кустарник, на белой плетеной мебели вразброс лежали красочные, яркие подушки.
— Как хорошо… — вздохнула с облегчением Ливи, утопая в глубоком кресле. — Такое чувство, что на всех этих церемониях только и делаешь, что без конца стоишь и стоишь. — Она утомленно откинулась в кресле и закрыла глаза. Роз ужаснулась, заметив, как лицо ее исказилось от сдерживаемой боли.
— Что-то быстро стала я теперь уставать, — неожиданно открыв глаза и перехватив ее испытующий взгляд, игриво пропела Ливи. — Видимо, старею. — Она вдруг поперхнулась и зашлась сильным кашлем: у нее перехватило дыхание, и она резко выпрямилась в кресле, с усилием ловя ртом воздух и стремясь унять сотрясавший ее кашель.
— Вот… выпей это. — Роз плеснула в стакан ледяную воду из запотевшего кувшина, стоявшего рядом с ней на плетеном столике, но Ливи не смогла удержать в руках стакан, тело ее буквально содрогалось в приступе яростного кашля.
— Да что же это такое, так же нельзя! — вскрикнула, вскакивая, Роз.
Ливи сделала умоляющий жест рукой, прося ее не уходить, так как не могла выговорить ни слова.
— Мама, тебе нужна помощь.
— Нет, — выдохнула Ливи, из глаз которой ручьем лились слезы. — Мне скоро станет легче…
И действительно, надрывный кашель через некоторое время перешел в хриплое дыхание и редкие покашливания. Когда она снова опустилась на подушки, лицо ее посерело и стало совершенно измученным.
