— Противно смотреть, — произнесла она и вышла из комнаты.
— Куда вы направились, синьорита? — крикнул ей вслед Колон.
— В ресторан, пообщаться с нормальными людьми, — бросила она через плечо.
Отрезав еще один кусок, Крошка Биафра сказал:
— А все-таки зря бабам разрешают здесь работать.
Скэнлону надоело просить их следить за собой в присутствии Хиггинс. Вообще-то ему предписывалось это делать, но он нутром чуял, что лучше не стоит. Пусть сами разбираются.
Хиггинс возвратилась через двадцать минут. Детективы убрали со стола. Быстро подойдя к надрывавшемуся телефону, Хиггинс нажала кнопку с лампочкой внутри.
— Следственная бригада Девяносто третьего участка, Сакиласки у телефона.
Вымышленный детектив Сакиласки заменял полицейским автоответчик. В каждой бригаде был такой сыщик-призрак. Хиггинс насторожилась, прикрыла трубку рукой и, взглянув на Скэнлона, произнесла одними губами:
— Это ее сын, доктор Циммерман.
— Да? — проговорил Скэнлон, беря у нее трубку.
Зычный бас. Собеседник осведомился, установлено ли что-нибудь по делу об убийстве его матери. Доктор Циммерман заявил, что все родственники очень обеспокоены, а полиция не смогла выкроить минутку, чтобы связаться с семьей и сообщить, как идет расследование.
— Мы хотели подождать еще день или два, а потом приехать к вам, — ответил Скэнлон.
— Мы все дома. Буду благодарен, если вы приедете завтра.
В субботу у него обычно был выходной. Скэнлон не намечал на этот день ничего, кроме похода в прачечную и встречи со своей подружкой Салли де Несто. Взяв карандаш, торчавший из банки из-под кофе, он записал адрес и пообещал приехать завтра же, около часа дня.
Колон с удивлением посмотрел на него.
— Но ведь завтра у тебя выходной.
— Долг вежливости, — произнес Скэнлон, открывая дверь своего кабинета.
— Что такое «долг вежливости»? — спросил Колон.
— Это означает, что неплохо бы хоть чему-нибудь научиться! — ответил Броуди, запуская пустой банкой в корзинку для бумаг.
Сержант Джордж Харрис попросил и получил четырехдневный оплачиваемый отпуск по похоронам. Он должен был стоять у гроба в парадном мундире, белых крагах и с траурной ленточкой на расшитом золотом рукаве.
Предполагалось, что все члены подразделения Галлахера примут участие в его похоронах. Устав патрульной службы предписывал им носить на рукавах мундиров траурные повязки, надев их в день смерти товарища. Снимать их полагалось в полночь десятого дня. Остальные полицейские должны были носить знаки траура со дня смерти коллеги до полуночи того дня, когда состоится погребение. Как друг и сослуживец покойного, Харрис отнесся к этому очень ответственно. Именно ему было поручено встречать скорбящих полицейских, стоявших в очереди у закрытого гроба, чтобы почтить память коллеги. Именно ему было поручено снять золотой лейтенантский значок с крышки гроба при выносе тела из похоронного бюро и вернуть его в главную канцелярию. На него же возлагались все заботы о скорбящих родственниках.
Харрис пришел в 93-й участок без нескольких минут три. На нем были джинсы и голубая рубашка.
— До меня дошли слухи, что Джо Галлахера застрелили по заказу, — представившись, сказал Харрис.
Скэнлон посмотрел на ухоженные ногти и ковбойские сапожки Харриса.
— Откуда такие сведения? — спросил он.
— Так считают в Сто четырнадцатом.
— Понимаете, мы не хотим, чтобы это просочилось за наши стены. Особенно в газеты.
— Значит, это правда?
— Мы еще точно не знаем.
Привычным движением ноги Харрис придвинул к себе стул, уселся и произнес:
— Не беспокойтесь, лейтенант, я лично позабочусь, чтобы в Сто четырнадцатом все держали язык за зубами.
Откинувшись на спинку кресла, Скэнлон заложил руки за голову и спросил:
— Может, ответите на несколько вопросов?
— Издеваетесь? Джо Галлахер был не только моим начальником, но и другом. Мы стояли на соседних постах в старом Семьдесят седьмом участке. Поверьте, я сделаю все, чтобы найти тех членососов, которые убили Джо.
— Джо обсуждал с вами свои денежные или амурные дела? Азартные игры?
Харрис казался раздраженным.
— Вся страна бегает за юбками и играет на деньги. Джо был человеком, так чего его чернить?
— Я беседовал с некоторыми из его подружек. Они рассказали мне, что его постельные наклонности были, мягко говоря, странноваты.
— Не надо, лейтенант. Что ты, подразумеваешь под словом «странноваты»? Особенно в Нью-Йорке. Город кишит гомосексуалистами. На экране — одни проститутки и десятилетние мальчики, торгующие своим телом. — Харрис яростно потряс кулаком. — И ты еще говоришь об извращенном сексе? Джо Галлахер никогда не принуждал женщин лечь с ним в постель. Они сами этого желали и получали то, что хотели.
Кивок, ослепительная улыбка. Скэнлон умел оценить разумный довод.
— Жена Галлахера знала, что он изменял ей?
— Ума не приложу. Но, по его словам, Мэри Энн была фригидной.
— Как она все это восприняла?
— Очень тяжело.
— Боюсь, придется допрашивать ее.
Подумав немного, Харрис спросил:
— Разве нельзя сделать это после похорон?
— Возможно. Когда погребение?
— В понедельник утром.
— Джо когда-нибудь рассказывал тебе об увлечении азартными играми?
Харрис изучал свои сапожки.
— Нет, никогда. Просто он знал, как я к этому отношусь.
— Ну и как?
— Дурацкое занятие. В выигрыше остаются только букмекеры и шулера.
Скэнлон решил сменить тему.
— Тебе нравится жить в Стейтен-Айленде?
Пожав плечами, Харрис ответил:
— Все в порядке. Правда, замучаешься ездить по этой крысиной доске каждый день, да и район дорогой.
Скэнлон разозлился, услышав столь презрительный отзыв о мосте через пролив Веррацано. «Истинный городской полицейский, — подумал он. — Джинсы, ковбойские сапожки и длинный язык».
— Джо сильно изменился после того, как его повысили в должности?
— Джо всегда был на виду. Помню, когда мы работали в Семьдесят седьмом, нас вызвал к себе капитан Макклоски и спросил, почему никто не является по нашим повесткам. В те дни полагалось добывать десять нарушителей правил стоянки и пять угонщиков в месяц, а мы не задержали ни одного за целый квартал. Макклоски разозлился, обозвал нас никчемными легавыми. Это Джо — никчемный! Макклоски орал на нас, требуя ответа, где нарушители. Тут в Джо взыграла ирландская кровь, и он накричал на Макклоски. Заявил, что не будет облеплять машины трудяг извещениями о штрафах, равных дневному заработку, когда богатые ублюдки за рекой паркуются и во втором, и в третьем ряду по всему городу, и никому дела нет. Он спросил Макклоски, ездил ли тот когда-нибудь по театральному району или мимо «Уолдорф». Тут Макклоски и вовсе разбушевался, выставил нас вон. Слава Богу, через неделю его перевели куда-то, иначе нам не
