— Сыпь?
— Одежда самая неприметная, но на спине целая коллекция луков — арбалет, короткий лук и просто великолепный длинный. Полный колчан стрел и нож, а вот меча не было.
— А стрелы в колчане — из чего они были сделаны?
— Я не заметила, — поджала губы Муза.
— Из белой древесины, — встрял Нил.
Итак, тот самый туманноголовый лучник приходил к ней полюбоваться видом. И оставил за собой сбитых с толку, одурманенных стражников.
Файер подошла к самому запутавшемуся — тому, кто начал спорить. Это был парень по имени Эдлер, в обычном состоянии весьма приятный собеседник. Она положила руку ему на лоб.
— Эдлер. У тебя болит голова?
Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать вопрос.
— Не то чтобы болит, миледи, но чувствую я себя как-то странно.
Файер задумалась над тем, как сформулировать следующее предложение.
— Не разрешишь ли ты мне попробовать убрать это чувство?
— Конечно, миледи, если желаете.
Завладеть сознанием Эдлера оказалось так же легко, как в тот день с браконьером. Она поиграла с туманом, потянула и потыкала его, пытаясь понять, что это такое. Казалось, это был воздушный шар, наполняющий разум пустотой и прижимающий его собственные мысли к стенкам.
Файер с силой ткнула в шар, и он, лопнув, улетел прочь. Мысли Эдлера резко хлынули на место, и он потер голову ладонями.
— Мне и вправду лучше, миледи. Теперь я ясно его помню. Вряд ли это был слуга короля.
— Он и не был, — кивнула Файер. — Король не стал бы посылать какого-то больного бедолагу с луком любоваться видом из моих окон.
— Великие скалы, что-то я подустал, — вздохнул Эдлер.
Файер перешла к следующему стражу, мимоходом подумав, что даже в комнатах для допроса не натыкалась еще ни на что настолько пугающее.
Позже она нашла на своей кровати письмо от Арчера. Он собирался приехать, как только закончится сбор урожая. Новость была радостная, но легче от нее не становилось.
Файер считала себя единственным в Деллах человеком, способным овладевать чужим разумом.
Глава восемнадцатая
К счастью, так совпало, что Файер начала учиться внушать отцу то, чего на самом деле не было, именно в тот самый год, когда в их с Арчером отношениях появился новый источник радости.
Кансрел не возражал против иллюзий, потому что реальность в ту пору начала его угнетать. Все его удовольствия обеспечивал ему Накс, а теперь Накса не стало. Бриган получал все больше веса в королевстве и вышел невредимым еще из одной ловушки. И теперь Кансрелу приходилось искать утешения в солнечном тепле на коже, когда за окном уже несколько недель моросило, или во вкусе чудовищного мяса, когда его не подавали к столу. Прикосновение разума дочери приносило ему облегчение — теперь, когда она больше не пыталась превращать пламя в цветы.
Для Файер же это было мучительное время. Она потеряла аппетит, исхудала, у нее то и дело кружилась голова, мышцы шеи и плеч вечно сводило, отчего занятия музыкой стали болезненными и появились кошмарные головные боли. Она настойчиво избегала мыслей о том, что собиралась совершить — потому что если бы хоть раз прямо подумала об этом, то ни за что не справилась бы с собой.
В общем-то в тот год Арчер не единственный приносил ей радость. У Файер была горничная — Лидди, милая девушка с глазами орехового цвета. Как-то весенним днем, войдя в комнату Файер, она обнаружила, что та сжалась в комок на постели, борясь с нахлынувшим отчаянием. Лидди нравилась ее молодая хозяйка, и она так переживала за нее, что, усевшись рядом, принялась гладить волосы и лоб Файер, разминать кожу за ушами, шею и спину. То, что ее в кои-то веки касались с добрыми намерениями, показалось Файер самым сильным и нежным утешением, какое она только могла представить. В итоге она устроилась головой у Лидди на коленях, а та все продолжала ее гладить. Это был великодушный дар, и Файер приняла его.
С того дня, с того самого момента между ними выросло какое-то тихое единение. Порой они расчесывали друг другу волосы, помогали одеваться и раздеваться. Шептались украдкой, словно маленькие девочки, нашедшие родственную душу.
Если в непосредственной близости от Кансрела что-то происходило, это невозможно было от него утаить — у чудовищ есть свои приемы. Кансрел начал жаловаться на Лидди. Ему не нравилась она сама, не нравилось, что они столько времени проводят вместе. В конце концов, он потерял терпение и, выдав Лидди замуж, отправил ее прочь, в поместье по другую сторону города.
Файер дышать не могла от изумления и горя. Конечно, она была рада, что он всего лишь отослал Лидди, а не убил и не затащил в постель, чтобы преподать урок. И все же это был жестокий поступок, злой и эгоистичный. Жалости к нему у нее не прибавилось.
Возможно, именно тоска по Лидди открыла ее для Арчера, хотя Лидди и Арчер были совершенно не похожи.
В ту весну, после которой Файер исполнилось пятнадцать, Арчер узнал, что за сумасшествие она замышляет: почему она ничего не ест и буквально тает на глазах. Это знание совсем измучило и его, он с ума сходил от страха за Файер, постоянно ссорился с ней и с Брокером, который тоже волновался, но отказывался вмешаться. Снова и снова Арчер умолял Файер оставить эту затею. Снова и снова Файер отказывалась.
Однажды августовской ночью, когда они неистово ссорились шепотом у дерева под ее окном, Арчер поцеловал ее. Файер испуганно замерла, но потом, когда он обнял ее и поцеловал снова, поняла, что хочет этого, что Арчер нужен ей, ее телу нужна его страсть, в ней кроется утешение. Она прижалась к нему, провела в дом, а потом и к себе в комнату. Так друзья детства стали любовниками и нашли то, в чем всегда были согласны, нашли освобождение от тревоги и печали, которые грозили сокрушить их. После занятий любовью с другом Файер часто хотелось есть, и Арчер со смехом и поцелуями кормил ее прямо в ее собственной постели, принося еду через окно.
Естественно, Кансрел обо всем узнал, и все же если ее нежная любовь к Лидди была ему невыносима, то нужда в Арчере вызывала лишь смешок и принятие неизбежного. Ему было все равно, лишь бы только она принимала необходимые травы.
— Нас двоих достаточно, — спокойно говорил он, и Файер слышала в его словах угрозу ребенку, которого не собиралась заводить. И послушно принимала травы.
В те времена Арчер еще не был ревнивцем и собственником. Это пришло позже.
Файер слишком хорошо было известно, что все меняется. Что началось естественно, приходит к естественному или искусственному завершению. Ей не терпелось увидеть Арчера — даже больше, чем просто не терпелось — но она знала, чего он захочет, явившись в Столицу. И вовсе не горела желанием облекать для него завершение в слова.
Файер начала спрашивать про туманного лучника у всех, кого приводили к ней на допрос — очень кратко, в самом конце. Но пока что все было безрезультатно.
— Миледи, — обратился к ней сегодня Бриган, когда они встретились в покоях Гарана, — вам удалось что-нибудь узнать о том лучнике?
— Нет, ваше высочество. Никому еще его описание не показалось знакомым.
— Что ж, надеюсь, вы продолжите искать.
Здоровье Гарана подкосилось, и все же он отказался от лазарета и перерыва в работе, и получилось так, что в последнее время центром деятельности стала его спальня. Ему было трудно дышать, не хватало сил сидеть, но при этом он был все так же способен вести споры.
— Забудьте об этом лучнике, — сказал он теперь. — У нас на повестке есть вопросы поважнее —
