— Мой Дар определенно растет, — сообщил он, вытирая лицо. — С тех пор как мы въехали в лес, я намного отчетливее ощущаю зверей. Этот кролик прятался в корнях дерева, и мне кажется, я не должен был знать, что он там… — Он умолк, заметив маленький дымящий костерок, и засмотрелся на то, как она раздувает его и подкладывает веточек и сучьев. — Катса, как ты это сделала? Ты просто чудо.
Она рассмеялась. По присел рядом.
— Наконец-то ты смеешься. Ты весь день такая тихая. Знаешь, я не думал, что настолько замерз, пока не почувствовал тепло костра.
Греясь, По занимался ужином и болтал. Катса принялась открывать сумки и развешивать одеяла и одежду на нижних ветвях сосны, чтобы хоть немного их просушить. Когда мясо наконец зашипело над огнем, По присоединился к ней. Он развернул карту и подержал мокрый угол над костром, потом открыл мешочек со снадобьями Раффина и осмотрел их, раскладывая надписанные конверты с указаниями сушиться на камнях.
В лагере было уютно — вокруг падали капли дождя, а их согревал костер, пахло горящим деревом и поджаренным мясом. Болтовня По убаюкивала. Катса следила за костром и улыбалась его рассказам. В ту ночь она уснула, завернувшись в полусырое одеяло, успокоенная уверенностью, что смогла бы без чьей- либо помощи выжить где угодно.
Посреди ночи Катса вдруг проснулась от леденящего кровь чувства, что По ушел и она осталась одна. Но это был, должно быть, обрывок сна, просочившийся в сознание, потому что в мерном стуке капель отчетливо слышалось его ровное дыхание. Она повернулась и села, глядя на очертания тела По в темноте, протянула руку и коснулась его плеча. Просто чтобы проверить. Он никуда не делся — он был здесь, и они вместе ехали по сандерским лесам к границе Монси. Катса снова легла, не отрывая взгляда от спящего По.
В конце концов, если ей и вправду понадобится защита, она согласится. Она не настолько горда, чтобы не принять помощи от друга. Он ведь уже тысячу раз ей помогал.
И сама будет защищать его с такой же готовностью, если будет нужда… если вдруг когда-нибудь он дрогнет в битве или будет искать приюта, пищи, теплого очага в дождливую ночь. Она поделится с ним всем, что у нее есть, и защитит от любой опасности.
Значит, решено. Закрыв глаза, Катса провалилась в сон.
Когда Катса проснулась на следующее утро, она не поняла, что с ней случилось, но ее охватило настоящее бешенство. Объяснить это было невозможно, и, наверное, По это знал, потому что не просил объяснений. Он лишь заметил, что дождь перестал, проследил, как она, сознательно избегая смотреть на него, свернула одеяло, и понес свои сумки туда, где стояли лошади. Катса по-прежнему не смотрела на него, пока они охали, но По ничего не говорил, хоть и не мог не заметить, как она разгневана.
Она злилась не из-за того, что появился человек, способный предложить ей помощь и защиту. Это было бы проявлением гордыни, а гордыню она считала глупостью. Наоборот, она старалась быть скромнее — и здесь он тоже ей помог, подтолкнул к мыслям о смирении. Но причина была не в этом. А в том, что она не просила о человеке, которому могла довериться, которому готова была отдать все, посвятить себя без остатка. Без согласия Катсы в ее жизнь ворвался человек, чье отсутствие, когда она проснулась посреди ночи, ее опечалило — не потому, что он не смог бы ее защитить, а просто потому, что она желала его общества. Против ее воли общество По стало ей дорого.
Катса не могла выдержать этих глупостей. Отгоняя от себя каждую мысль, она впала в угрюмое молчание.
Когда они, чтобы дать лошадям отдохнуть, остановились у пруда, разлившегося от дождей, По прислонился к дереву и достал кусок хлеба, молчаливо и спокойно наблюдая за ней. Она не смотрела в его сторону, но чувствовала его взгляд все время. Ничто на свете не могло взбесить Катсу больше, чем то, как он прислонился к стволу, как ел хлеб, как смотрел своими мерцающими глазами.
— На что ты уставился? — в конце концов не выдержала она.
— В этом пруду полно рыбы, — сказал По, — и лягушек. А еще сомов, сотни сомов. Тебе не кажется странным, что я так точно все это знаю?
Ей захотелось его ударить за это спокойствие и за новообретенную возможность считать невидимых в воде рыб и лягушек. Катса стиснула кулаки и, отвернувшись, заставила себя уйти: подальше от дороги, за деревья, и дальше, и вот она уже бежала через лес, вспугивая птиц. Она бежала мимо источников и папоротника, мимо мшистых холмов. Влетев на полянку, где на камни низвергался водопад, она бросилась к нему; стянула сапоги, одежду и прыгнула прямо в воду. Охвативший тело холод заставил вскрикнуть, нос и рот наполнились водой. Она всплыла, кряхтя и фыркая, громко стуча зубами, рассмеялась от холода и поспешила к берегу.
И только тогда, стоя в грязи и чувствуя, как каждый волосок на теле встает дыбом от холода, Катса успокоилась.
Все случилось, когда она вернулась к нему, замерзшая, но с ясной головой. Он сидел под деревом, подогнув колени и уронив голову на руки: усталый, несчастный, с печально опущенными плечами. При виде По у нее перехватило дыхание от нежности. А когда он поднял глаза и посмотрел на нее, она увидела то, чего раньше никогда не видела, и ахнула.
Его глаза были прекрасны. Прекрасно было его лицо, плечи, ладони. Руки, лежащие на коленях, грудь, которая замерла, не поднимаясь и не опускаясь, — он смотрел на нее, не дыша. Друг. Как же она раньше не замечала? Почему раньше не видела? Она была слепа. И тогда глаза ей застлали слезы, потому что она всего этого не хотела. Она не просила о том, чтобы в ее жизни появился этот невероятно прекрасный человек, и в глазах его светилась надежда, которой она тоже не хотела.
По встал, и ее колени задрожали, Катса оперлась рукой на лошадь, чтобы не упасть.
— Мне это не нужно, — сказала она.
— Катса. Я тоже не знал, что так выйдет.
Она схватилась за край седла, чтобы не сесть на землю прямо между ног лошади.
— Ты… ты уже не в первый раз полностью меняешь мои планы, — сказал По, и она, вскрикнув, опустилась на колени, но яростно вскочила, прежде чем он успел подойти к ней, чтобы помочь, дотронуться.
— Садись на коня, — приказала она, — сейчас же. Выезжаем.
Она вскочила в седло и поскакала, даже не посмотрев, скачет ли он следом. Пока они ехали, Катса позволяла себе думать только об одном, снова и снова «Мне не нужен муж. Мне не нужен муж», — ритмично вторило стуку копыт. И если он это чувствовал, что ж, так даже лучше.
Когда они остановились на ночь, она не обмолвилась с ним ни словом, но нельзя было притворяться, что его не существует. Не глядя, она чувствовала каждое движение По, чувствовала, как эти глаза наблюдают за ней сквозь разожженное им пламя. Так было каждый вечер, и так будет дальше. Он будет сидеть поодаль, мерцая в свете костра, а она не сможет смотреть на него, потому что не сумеет выдержать сияния его красоты.
— Пожалуйста, Катса, — сказал он наконец. — Хотя бы поговори со мной.
Она резко обернулась.
— О чем тут говорить? Ты знаешь, что я чувствую и что об этом думаю.
— А что чувствую я? Это для тебя совсем неважно?
Он говорил так тихо, так неожиданно тихо, что при всей своей злости Катса устыдилась и села напротив.
— По. Прости. Конечно, это важно. Расскажи, что ты чувствуешь.
Внезапно он растерялся, словно не зная, что сказать. Опустив взгляд на колени, потеребил кольца, потом вздохнул и потер лоб. А когда снова поднял голову, казалось, что его глаза словно обнажены, что сквозь них прорывается сияние его души, и Катса поняла, что он собирается сказать.
— Я знаю, что ты этого не хочешь, Катса. Но ничего не могу поделать. В то самое мгновение, как ты ворвалась в мою жизнь, я пропал. Я боюсь говорить о своих желаниях, в страхе, что ты… ох, не знаю,
