— Убери лапы, — бросил он охраннику на шлим, за что немедленно получил рукоятью бластера по шее.
Тело Лорана осталось лежать в грузовике.
Их неспешно обыскали и через огромные железные ворота провели в небольшой дворик, окруженный со всех сторон гладкими каменными стенами. В высоту они достигали метров шести, да еще имели сверху сетчатые навесы, опутанные колючей проволокой. По углам стояли вооруженные кешляне в ярко-лиловой форме.
Не успел Крим как следует осмотреться, как охранники выдернули из строя Андрея и скрылись с ним за маленькой черной дверцей в стене. Минуты через две они вернулись и увели туда же Бренду Мейер. Следующим стоял он.
Два лиловых кешлянина схватили Шторра под руки и потащили. Сломанную руку пронзила адская боль, Крим заскрежетал зубами, но его мучителям не было до этого никакого дела. Оставив позади таинственную дверь, они поволокли его по длинному, ярко освещенному коридору и остановились перед толстой железной решеткой. Здесь их ждали.
— Шагай вперед, — раздалось над ухом. Охранники отпустили Крима, и он бы непременно упал, не привались к стене. Решетка со скрипом отошла в сторону, и появившийся откуда-то из ниши тюремщик подтолкнул Шторра стволом бластера.
— Я сказал: вперед! Ну?
Пошатываясь, Крим поплелся по коридору. Охранник, не выпуская из рук оружия, шел сзади. Еще несколько раз на пути у них возникали металлические решетки, дважды они спускались по каменным ступеням — первый раз их было восемнадцать, второй — двадцать четыре, подсчитал машинально Крим — и, наконец, остановились перед массивной, обитой железом дверью. Велев Шторру встать лицом к стене и не двигаться, тюремщик отпер ее и легонько подтолкнул Шторра бластером в бок.
— Пришли. Входи.
Так Крим оказался в своей камере. С тех пор шел уже третий день.
30
Окон в камере не было, и время Крим отсчитывал по тому, как приносили пищу. По его прикидкам, происходило это никак не чаще одного раза в сутки. Этот приход тюремщика был третьим — итого три дня.
Шторр подошел к миске. Мутная желто-серая жижа, заполнявшая ее, выглядела отнюдь не аппетитно, дурно пахла, а на вкус, как он успел убедиться, была и того гаже, но, несомненно, содержала тот минимум питательных веществ, который требовался арестанту, чтобы окончательно не протянуть ноги. Ложки или чего-нибудь в этом роде варвару не полагалось, но Крим и не смог бы воспользоваться ею. Малейшая попытка согнуть в локте левую руку причиняла страшную боль, а значит, было не поднести ко рту и правую, прикованную к ней стальными браслетами наручников.
Но он уже знал, что следует делать.
Опустившись возле миски на колени, Шторр лег на пол, опираясь на здоровое плечо, склонил голову и взялся зубами за металлический край. В рот неспешно поползла горькая вонючая слизь. Превозмогая отвращение, Крим сделал глоток, затем второй и не останавливался до тех пор, пока миска не опустела. Роскоши умереть от голода, пусть и с гордо поднятой головой, он позволить себе не мог.
Страхуя руку, Шторр поднялся на ноги и вытер перепачканные губы о плечо — в том самом месте, где еще виднелся след сорванного погона, затем вернулся на нары и сел. Камера была довольно просторная, но кроме деревянного настила у стены, который он сразу же обозвал нарами, в ней не было ничего. И от этой пустоты места казалось еще больше. Зарешеченных окон — главного, по его представлениям, признака тюрьмы — тоже не было: свет струился от маленькой, но очень яркой лампочки, подвешенной под потолком. Сам потолок был весьма высоким — метра три с половиной, не меньше. В мощной обитой железом двери виднелся глазок, но за все время, кроме как перед приносом пищи, никто в него так ни разу и не заглянул. Хотя, может быть, он просто не замечал наблюдателя.
Стены были каменные, ровно отштукатуренные. В первый же день Крим попытался их простучать: звук получился слабый и глухой. Кроме той, что выходила в коридор, они, казалось, вообще не имели предела толщины.
Загрохотал дверной замок: тюремщик явился забрать пустую миску. Склонив голову, Крим равнодушно наблюдал за привычными уже перемещениями охранников. Однако на этот раз знакомый ритуал был нарушен самым неожиданным образом: вместо линялой лиловой формы разносчика пищи в проходе показался щегольской темносиний мундир Патруля.
— Выходи! — раздался приказ.
Повиновавшись, Крим поднялся с нар и вышел в коридор. Здесь его ждал еще один патрульный. В руке у него был снятый с предохранителя бластер.
— Иди вперед, — указал вдоль коридора кешлянин, заходивший за Шторром в камеру.
Поднявшись в общей сложности на девяносто шесть ступенек (Крим по привычке считал все подъемы и спуски), оставив позади три металлические решетки и простояв несколько минут перед двойными шлюзовыми воротами, пока двое часовых — угрюмый лиловый тюремщик и ухмыляющийся синий патрульный — проверяли полномочия его конвоиров, Шторр оказался в аккуратном — совсем не тюремном на вид — холле перед большой деревянной дверью с мелкой надписью на шлим, разглядеть которую он так и не успел. Заслонив табличку головой, сопровождавший Крима патрульный надавил на ручку и втолкнул его в просторную светлую комнату.
— Заключенный номер тридцать восемь доставлен, господин майор, — доложил он.
— Ты свободен, Дерр.
Из-за широкого стола на Крима смотрел типичный офицер Патруля — высокий, подтянутый, коротко подстриженный, на щеке — едва заметный шрам от лучевого ожога — такими их показывают в стереофильмах. В комнате кроме него никого не было. Шторр огляделся. Окна не зарешечены, занавески раздвинуты, и видны часть серого тюремного двора и кусочек голубого небосвода. Глаза его равнодушно скользнули по этому лазурному клочку: за время, проведенное на базе, он утратил потребность видеть небо. А вот незарешеченное окно.
— Стекло повышенной прочности, — кешлянин поймал его взгляд и угадал мысли. — В упор выдерживает лучевой залп. К тому же, четвертый этаж — в лепешку расшибешься. Конечно, не велика потеря, но было бы обидно, так что не советую, — он положил на стол перед собой бластер и взял в руки лист бумаги и ручку. — Я майор Имперского Патруля Алгирр Стим черб кеш ан Зифф. Начнем допрос.
— Почему мне не присылают врача? — перебил офицера Крим. — У меня сломана рука. И эти наручники.
— Условимся сразу: вопросы буду задавать я, — без злобы, но твердо произнес майор. — Что касается твоих претензий, то таких, как ты, не в наручниках — в кандалах бы содержать, да еще к стене приковать — и то будет мало.
— Но я ранен, — настаивал Шторр.
— Меня это не касается, — отрезал патрульный. — Обратись к тюремному начальству. А вообще, будь моя воля, ты был бы не ранен, а труп. Счастье твое, что наш Величайший и Справедливейший Император повелел провести открытый суд, иначе всех вас давно бы в космос — как вы пассажиров мирных кораблей. Ну да ничего, месяцем раньше, месяцем позже — не велика разница. Приступим.
В голосе майора не было ненависти, он делал свое дело бесстрастно, словно уже видя Крима осужденным Высочайшим Имперским Судом к самой страшной каре. Шторр действительно был для него не человек, а труп. Осталось лишь выполнить необходимые формальности.
— Твое имя? — спросил патрульный.
— Крим Шторр.
— Меня интересует твое настоящее, варварское имя, — пояснил кешлянин.
— Меня действительно так зовут, — ответил Крим. — Это имя мне дали в Реданском Имперском
