Он сумел бы, понятно, сердца потрясти на суде. Только как бы за это по службе чего бы не вышло. Он не хочет лишиться казенной квартиры и дров, Преферанса с друзьями и кресла в вольтеровском стиле. «Господин подзащитный! — внушает защитник Петров, — Притворитесь ребенком, скажите, что вы пошутили». Гирш печально свистит: «Этот фокус не стоит гроша! Он покроен неладно, как фалды у вашего фрака». «Что за шутки с огнем!..» Раздраженно плечами пожав, Покидает его раздраженный губернский Плевако. Гирш прилег, но опять громыхает тюремный запор И, одетый в зеленый, шнурами украшенный ментик, Входит в камеру с папкой, со звоном малиновых шпор, Поправляя пробор, обходительный ротмистр Терентьев. По-гвардейски грассируя, он говорит: «Очень рад! Можно сесть? Я надеюсь мы будем вполне откровенны. Я в душе либерал! Я почти социал-демократ! Но на почве легальности. Счастье придет постепенно. Этак — лет через триста! Свобода мерцает вдали! Леккерт! Вам посчастливилось. Ведь генерал только ранен. Ах, мальчишка! Какие мерзавцы вас так подвели? Впрочем, все поправимо — раскаянием и стараньем! Леккерт! Мы постараемся вашу судьбу изменить. Не качайте, чудак, головою: для нас все возможно! Леккерт, дайте нам нить! Только нить! Понимаете? Нить!..» «Вы пришли не по адресу. Я не портной, а сапожник!» «Неуместная шутка. Вам надо сознаться. Не то Мы на все это дело посмотрим другими глазами. Леккерт! Кто вам помог проследить генерала?» «Никто». «Леккерт! Где вы достали оружье?» «Купил на базаре. Для чего вам, жандарм, заниматься напрасным трудом? Я не дам показаний. Оставьте свое лицемерье!» «Ну, тогда вы предстанете перед военным судом», — Говорит офицер. Он выходит и хлопает дверью. С невеселой улыбкой белесое солнце из туч Оглядело тюремное зданье, сырое, как погреб. Снова в цепких руках надзирателя щелкает ключ И с треножником в камеру входит румяный фотограф. Бедный Гирш! Ты не знал, что тюремный обычай таков. Сколько лет ты шатался под этим безрадостным небом? Сколько хлеба ты съел? Сколько сшил и сносил башмаков И за всю свою жизнь никогда в фотографии не был. Даже перед женитьбой. (Ты помнишь? Цвели тополя, Вы ходили по ярмарке, площадь кишела народом!). Чтобы сняться с невестой, — тебе не хватало рубля, И сейчас вашей карточки нет над семейным комодом. А теперь тебе вежливо сделать улыбку велят, А теперь от тебя, уходящего в смертную яму, Нам останется серый, как твой арестантский халат, Этот плохонький снимок без ретуши — в профиль и прямо. И фотограф уходит, пригладив остатки волос…
