правда. Только позже я сообразила, в чем дело.
– Жадная в каком отношении?
– Хватала для себя самое лучшее. Например, в холодильнике были оставлены застывать формочки с помадкой. Когда мы вернулись, то обнаружили, что все конфеты выковырены, а на дне формочек оставлена только ваниль. Или, например, блюдо вишен. Самые спелые вишни бывали выбраны.
– А за квартиру она платила вовремя?
– Более или менее. Иногда опаздывала на неделю-две. Мы никогда не напоминали, и со временем она оплачивала задолженность.
– Но все это начинало действовать на нервы, – вмешался Бен.
– Мы уже дошли до такого состояния, что решили предложить ей съехать, – продолжала Бобби. – Недели две обсуждали, как это получше сделать. А потом получили ангажемент в Сономе и были очень заняты репетициями. Потом вернулись домой, а тут...
– Где ее убили?
– Где-то в центральной части города. В клубе.
– В ночном клубе?
Оба закивали головами. Ответила Бобби:
– Насколько я понимаю, это был один из клубов «новой волны». Как это называется, Бен? Что-то индейское, да?
– «Майян», – подсказал Бен. – «Муди Майян»[35], или что-то в этом роде. – Он невесело улыбнулся. – Полицейский спросил, бывали ли мы в нем. Да, точно так и спросил.
– А Дон принадлежала к «новой волне»?
– Сначала нет, – ответила Бобби. – То есть я хочу сказать, что, когда мы познакомились, она выглядела вполне нормальной. Даже чересчур – в некотором роде чопорной. Мы боялись, она подумает, мы слишком свободно ведем себя. Затем постепенно она начала меняться в худшую сторону. Но одного у нее не отнимешь – она была способной. Это я могу подтвердить. Все время в учебниках. Занималась, хотела получить степень доктора философии. Биоматематика или что-то в этом духе. Но по вечерам она становилась другой – наряжалась для выхода в свет. Именно это подразумевал Бен, когда говорил, что у нее была куча одежды, в стиле панков, много черного. Она красила волосы легко смывающейся краской. А косметика – как у семейки Аддамс[36] Иногда она при помощи мусса делала такую прическу, что все волосы торчали вверх. В известном стиле. Но на следующее утро, когда она шла на работу, все опять было нормально. Вы бы ее и не узнали.
– Ее убили в самом клубе?
– Не знаю, – ответила Бобби. – Мы старались не слушать подробности, только хотели, чтобы полицейские забрали отсюда ее вещи. И поскорее забыть об этой истории.
– Вы помните фамилию детектива?
– Гомес, – ответили музыканты вместе.
– Рей Гомес, – уточнила Бобби. – Он болел за «Лос-Лобос» и любил ду-уоп[37]. Неплохой парень.
Бен кивнул. Их колени были так тесно прижаты друг к другу, что побелели от напряжения.
– А то, что случилось в больнице? – спросила Бобби. – Пострадает ли ребенок из-за того, что Дон стащила его историю болезни?
– Мы сможем обойтись и без нее. Но лучше, если бы ее вернули.
– Безобразие, – воскликнул Бен. – Очень жаль, что не можем помочь вам. Полиция забрала все вещи, но я не видел среди них никакой медицинской карты. Конечно, я не очень присматривался.
– А в украденных вещах ее нет?
– Нет, – ответила Бобби. – Точно нет. Полиция работала не очень тщательно, раз не обнаружила ее тайник, правда? Но давайте я проверю, чтобы быть уверенными, – может, среди складок, в карманах или еще где.
Она направилась в кухню и вскоре вернулась с коробкой из-под обуви и полоской бумаги.
– Пусто. Вот та фотография, которую она положила поверх вещей. Будто подтверждала свое право на них.
Я взял фото. Из тех черно-белых снимков по двадцать пять центов за четыре штуки, которые можно сделать в автомате на автобусной станции. Четыре варианта лица, которое когда-то было хорошеньким, а теперь вспухло от жира и было искажено недоверчивостью. Темные прямые волосы, большие темные глаза. Глаза, познавшие боль. Я собрался вернуть фотографии, но Бобби сказала:
– Оставьте у себя. Мне они не нужны.
Прежде чем положить снимки в карман, я еще раз взглянул на них. Четыре одинаковых лица, мрачных и настороженных.
– Грустно, – проговорил я.
– Да, – согласилась Бобби. – Она никогда особенно не улыбалась.
– Может быть, – предположил Бен, – она оставила ее в своей конторе в университете, я имею в виду историю болезни?
– Вы знаете, на каком отделении она занималась?
– Нет, но у нее там был прямой телефон, она нам его дала. Два-два-три-восемь, правильно?
– Думаю, да, – подтвердила Бобби.
Я вынул из папки лист бумаги и ручку и записал номер.
– Она готовила диссертацию?
– Да, она так нам сказала, когда обратилась по поводу комнаты. Биоматематика или что-то в этом духе.
– Она когда-нибудь упоминала фамилию своего профессора?
– Она дала нам какую-то фамилию для справки, когда въезжала, – ответила Бобби. – Но, честно говоря, мы так и не позвонили.
Неловкая улыбка.
– Мы были стеснены в средствах, – пояснил Бен. – И хотели побыстрее получить квартиранта, а она производила приличное впечатление.
– Единственный начальник, о котором она говорила, это тип в клинике, тот, которого убили. Но она никогда не называла его фамилию.
Бен кивнул:
– Она не была от него в восторге.
– Почему?
– Не знаю. Она не вдавалась в подробности – просто сказала, что он дерьмо, очень придирчив и она собирается уходить. А потом, должно быть, она ушла. Еще в феврале.
– И устроилась на другую работу?
– Она нам не говорила, – пожала плечами Бобби.
– Вы знаете, как она оплачивала свои счета?
– Нет, но у нее всегда водились денежки.
Бен болезненно улыбнулся.
– Что такое? – спросила Бобби.
– Она и ее начальник. Она его ненавидела, а теперь оба они в одной лодке. Лос-Анджелес поглотил их.
Бобби передернулась и съела булочку.
17
То, что я узнал об убийстве Дон Херберт и ее склонности к воровству, заставило меня задуматься.
Вначале я полагал, что она забрала карту Чэда для Лоренса Эшмора. А вдруг для себя, вдруг ей стало известно нечто, способное принести вред семье Джонсов, и она собиралась использовать для своей выгоды?
А теперь она мертва.
