пока я снова спрячу свое отчаяние за маску гнева. Потом она строго сказала:
— На первом месте должна стоять преданность семье. Преданность своей семье. — Она посмотрела на дымку, поднимающуюся над болотами на юге, и мягко продолжала: — Тебе в ноябре исполняется десять лет. Детство кончается, начинается взрослая жизнь. Но это не то же самое, что просто перешагнуть через порог. Скорее, это путь по длинному коридору. Я надеялась, что мы с тобой… сможем в чем-то понять друг друга. Однако этого не случилось. Что ж, ничего не поделаешь. Но я должна тебе кое-что сказать. Это будет больно.
Ее слова вызвали у меня интерес. Я надеялась, что меня посвятят в то, что было связано с позором Мерси. Время и место она выбрала как нельзя лучше. Я знала, что гриб часто сравнивают с мужским корнем. Я видела его у братьев, но на меня он не произвел особого впечатления. Том с Ричардом были слишком стеснительными, чтобы показываться мне открыто, но, когда живешь в тесноте, увидеть то, что хочешь, не составляет труда. Эндрю лишился скромности вместе с рассудком и не стеснялся, когда справлял малую нужду в поле или за амбаром. Смотря на маленькую бледную штучку, я не могла взять в толк, как она была способна причинить женщине боль или вообще представлять какой-либо интерес, за исключением того, что из-за нее в животе у женщины вырастает ребенок.
Но, к моему глубокому разочарованию, мать сказала следующее:
— Жизнь — это не то, что тебе дается и что ты спокойно хранишь. Это то, что люди иногда теряют. Может статься, у тебя не будет выбора и придется выбросить кузину из головы.
— Ни за что.
Я поднялась, и от напряжения у меня хрустнули сухожилия — мне так хотелось убежать от ее бесконечных нотаций! Я ждала, что она скажет что-то еще, но она молчала. Ее лицо освещал солнечный свет, и я могла ясно видеть, с каким выражением мать смотрела на меня в ту минуту. В ее взгляде было нечто более безжалостное, чем гнев, более страшное, чем гордыня, и более мучительное, чем раскаяние. Она смотрела на меня с жалостью. Не говоря больше ни слова, она поднялась, надела чепец и пошла прочь. Солнце ускользнуло за тучу, сразу стало прохладно, и трава пригнулась на ветру.
Я увидела под ногами одинокую дрожащую фиалку. Фиалка — весенний цветок, но иногда, если погода стоит теплая, расцветает еще раз осенью. Скоро, с наступлением холодов, цветок увянет и умрет в одиночестве, его красота скроется под покровом первого снега. Я поспешила за матерью, потому что не хотела оставаться одна так близко от болот. В следующий раз мы с ней вновь окажемся в долине Гиббета, когда в темноте нам будет светить новый месяц, а земля вокруг покроется весенними цветами. Это случится в понедельник 30 мая 1692 года. В лесу нам закивает пестрый кандык, а на громадном лугу появится ясменник с веселыми желтыми цветочками. Но мы не заметим лапчатки, которая так нравилась матери за красоту и целебные свойства, ибо она закроется на ночь, словно побоится услышать ее секреты.
Вместе с ветрами пришел ноябрь, сырой и хмурый. Той осенью дни стояли слишком теплые, и листья, вместо того чтобы блистать яркими красками, теперь сразу пожухли. Отец посчитал, что уже достаточно прохладно, чтобы соорудить большую коптильню, чтобы заготовить на зиму дичь. А для хранения осенних яблок и лесных ягод в земле вырыли длинную траншею.
На дно положили солому, затем слой яблок, затем снова солому и сверху дерн. Эндрю поручили ставить метки, чтобы, когда пойдет снег, фрукты можно было легко найти. С большим старанием он воткнул в землю не меньше дюжины крестов, но мать велела их вынуть и заменить простыми палочками, потому что пригорок, по ее словам, стал похож на кладбище, где захоронены жертвы кровавой битвы. Эндрю все плакал и плакал, думая, что в яме захоронены не фрукты, а мертвое тело. Он нас считал и пересчитывал, уверенный, что умер кто-то из членов семьи, пока мы не сказали ему мягко, что он забыл посчитать себя. Вместе с ним получилось, что все семеро живы, и Эндрю наконец успокоился. Годовалый боров, которого мать выменяла на зерно, зажирел и был зарезан без особых возражений со стороны брата. Сперва я расстроилась, когда борова зарезали, потому что он был такой понятливый и умный. Сам шел к нам, когда его звали есть. Но, по правде сказать, у меня слюнки текли, когда я представляла, как отправляю в рот кусочек жирного окорока.
Мы ждали к обеду Роберта Рассела, обещавшего прийти, чтобы отметить окончание осенних полевых работ и начало зимы, которую мы надеялись пережить без нужды. Он собирался взять с собой свою племянницу Элизабет Сешенз. Как было давно заведено, Роберт помогал нам с севом и уборкой, а отец в свою очередь помогал ему. Именно тогда я узнала о пристрастиях Ричарда. Однажды он пришел к нам мокрый, как собака, которую бросили в воду. Когда я спросила, не свалился ли он, случайно, в Шаушин, он сердито на меня посмотрел и велел не совать свой нос в чужие дела. Том шепнул мне на ухо, что на самом деле Ричард купался в реке, сняв сорочку и бриджи, в одних гольфах. Этого было достаточно, чтобы дразнить его из-за желания покрасоваться перед Элизабет, — за это стоило получить синяки на обеих руках.
Утром праздничного дня мать отослала нас всех из дому, чтобы вымыть и выскоблить пол. Том соорудил лук из сосновой ветки и высушенной тонкой кишки, стрелы сделал из молодых дубовых побегов, а перья позаимствовал у гаги. Мы спрятались за амбаром, но не потому, что ему запрещалось иметь лук, а потому, что предполагаемые мишени были бы запрещены точно. Он уже стрелял по примитивным мишеням, которые мы рисовали на доске, а также по всем мелким животным, которые жили в норках. Так что для тренировки оставались только Ханна с Эндрю, которые должны были носить на голове подобие башен из соломы. Башни были достаточно высокими, чтобы стрела ненароком не попала в голову мишени. Я посоветовала Тому представить, что соломенная башня — это шея оленя, который вытягивает голову, чтобы понюхать воздух. Меткая стрела, посланная в шею оленя, завалит даже крупное животное гораздо быстрее, чем рана в ребра или круп. Нам вскоре пришлось отказаться от помощи Ханны, так как девочка не могла устоять на месте — то нагибалась, то уходила в сторону — и башня опрокидывалась. Эндрю оказался более сговорчивым и даже согласился стоять прямо, не шевелясь, и терпеливо ждал, пока Том прицеливается. Том натянул тетиву и подался назад со словами:
— Ради бога, не вздумай шевелиться, пока я не попаду в цель, иначе носить тебе эту башню вечно.
В эту минуту мать позвала нас домой. Мне кажется, Эндрю так и остался бы там стоять, не возьми я его за руку и не скажи, что пора идти. На кухне мать дала мне небольшую бадью и послала на постоялый двор Чандлера за пивом. Она спрятала в узелок несколько бесценных монет и крепко привязала его к моему фартуку. Уильям Чандлер соглашался принимать вещи в качестве платы за комнату и еду, но только не за выпивку. Он сам расплачивался деньгами с поставщиком из Бостона и поэтому требовал, чтобы его посетители делали то же самое. Обычно за пивом на постоялый двор ходил отец, но он ушел еще засветло проверять силки на реке, и если повезет — у нас на ужин будут жареные бобровые хвосты со свининой.
Постоялый двор был недалеко. По дороге я вспомнила, как Ричард рассказывал отцу, что на постоялых дворах Бостона матросам, что зашли в порт, продают новый напиток с Карибских островов. Он называется ромом и гораздо крепче пива. Отец тогда сказал Ричарду, что можно стать легкой добычей вербовщиков и оказаться на борту корабля посреди моря, если напиться этого рома до бесчувствия. Я весело шла по дороге, напевая в такт своим шагам: «Ром-ром-ром-ром… ром-ром-ром-ром».
Вскоре я уже входила на постоялый двор и сразу же увидела Фиби Чандлер, которая отчаянно пыталась поднять из колодца полное ведро воды. Я постояла немного, наслаждаясь картиной ее сражения с толстой веревкой и лелея надежду, что она свалится в колодец прежде, чем ей удастся вытащить ведро наверх. Она стояла на самом краю выложенных перед колодцем камней, переводя дыхание, когда подняла голову и увидела меня. Должно быть, ей показалось, что я появилась из воздуха, и она вздрогнула от неожиданности. С искаженным лицом Фиби бросилась к дому и громко хлопнула дверью черного хода. Я проследовала за ней, но вошла через главный вход с королевским видом. Внутри было темно. В нос ударил аромат жареного мяса, к которому примешивался острый запах испорченной требухи или плохо прокопченной рыбы. Хозяйка Чандлер была бережливой поварихой и бросала обратно в котел все головы и внутренности, которые можно было собрать с тарелок посетителей. Так ей удавалось вдоволь накормить своих постояльцев с воскресенья до воскресенья.
Общая комната походила на небольшую пещеру, закопченную и заплесневелую, с веселым огнем в очаге. Мужчины сидели за несколькими столами, поглощая полуденную пищу. Рядом с очагом сидел человек, которого я хорошо знала. Ко мне он сидел боком, и его выпуклый лоб был четко виден в свете огня.
