А над ним с кувшином в руке склонилась Мерси Уильямс. Когда она наливала пиво в дядину кружку, его рука скользнула по корсажу платья там, где должен быть сосок. Жест можно было принять за случайный — просто соприкосновение плоти и шерстяной ткани. Но я увидела кривую ухмылку на лице Мерси и знала, что она его возбудила. Из кухни появилась Фиби и окинула тускло освещенную комнату прищуренным взглядом. Мерси выпрямилась, устроила кувшин у себя на бедре и посмотрела прямо на меня, словно давно знала, что я стою в тени. Вошла хозяйка Чандлер с тряпкой в руке, и по ее поджатым губам и сощуренным глазам я поняла, что Мерси уже успела заварить здесь какую-то свою гнусную кашу.
Мужчины всегда последними понимают то, что женщины знают с полувзгляда. Поэтому Бог дал Адаму физическую силу, чтобы компенсировать это неравенство. Если бы Еве была дана сила, равная ее хитрости и жестокости, человечество ждала бы ужасная расплата и следом за Адамом покинуть рай пришлось бы архангелу. Три женщины пригвоздили меня взглядом, но тут один из мужчин сообразил, что не наелся, и потребовал еще еды. Дядя повернулся в мою сторону, и с лица, раскрасневшегося от выпивки и жаркого огня, исчезла улыбка. Он поднял палец, словно это был меч, и указал на меня со словами:
— Я за тобой слежу. Я за всеми вами слежу.
Мерси подошла поближе и спросила:
— Что тебе здесь надо?
Подол ее коричневого платья с одной стороны задрался, и из-под него выглядывал краешек малиновой нижней юбки. Когда она подошла еще ближе, я увидела, что платье было подколото иголкой, которую она у меня украла. С помощью той же иголки более темная ткань была убрана внутрь, отчего юбка топорщилась, словно от дуновения ветерка или неудачного поворота ходившей по залу служанки. Я видела такую же красную драпировку на кукле Маргарет. И теперь догадалась, что сделал дядя с материей, которую отобрал у жены.
Я подняла бадью и сказала, обращаясь к хозяйке Чандлер:
— Меня послали за пивом.
Она взяла бадью и монеты и исчезла в кухне. Мерси обняла Фиби за плечи и, шепча ей что-то на ухо, увлекла в конец комнаты, не обращая внимания на то, что ее звали посетители. Вскоре хозяйка Чандлер вернулась с бадьей, наполненной густой пенистой жидкостью, и придержала дверь, когда я выходила. Скорее всего, чтобы запереть ее за моей спиной.
Из бегущих по небу низких туч пошел мелкий дождик, и я поплотнее закрыла бадью крышкой и натянула на голову шаль. Проходя мимо двора, я заметила Фиби, которая стояла у черного хода, и обнявшую ее Мерси. Я повернулась к ним спиной, но не успела сделать и двадцати шагов, как что-то ударило меня в затылок, повалив на колени. Бадья выскользнула из рук, но не разбилась, а рядом с ней лежал булыжник размером с мой кулак. Если бы не шаль, булыжник содрал бы мне кожу, а заодно и часть волос. Они стояли, не шевелясь, у колодца, и у Фиби в руке был еще один булыжник. Я потрогала за ухом и почувствовала, как там набухает шишка. Воздух был густой и пряный: пахло дождем и пылью, а теперь к нему прибавился медный запах крови. Я стояла, прикусив губу, и алые капли мерно падали на землю, чертя круговые узоры. Мои пальцы сжались, набрав в кулак мокрые листья, валявшиеся во дворе напоминанием о некой языческой свадьбе, и мне вспомнилось, как дядя рассказывал, что все языческие ритуалы заканчиваются жертвоприношением. Еще мне на память пришли слова матери: «Если не за брата, то нет ничего, кроме дома». Дядя променял меня на потную грязную шлюху. Я поняла, что надежда вновь увидеть Маргарет становится такой же маленькой и твердой, как глиняный черепок, который я нашла в саду.
Я слышала, как Мерси говорит:
— Давай, давай еще…
И Фиби подошла ближе, щурясь и гримасничая, чтобы лучше меня разглядеть. Она ожидала, что та, кого ей трудно было разглядеть, та, что скорчилась перед ней на земле, сейчас испугается и заплачет, как заплакала бы она сама. Чего она совсем не ожидала, так это увидеть перед собой разъяренную фурию в обличье ребенка, с развивающейся за спиной шалью, напоминающей крылья какой-то хищной птицы. Эта фурия плевалась и захлебывалась пеной. В изумлении Фиби выронила свое единственное оружие и испустила пронзительный визг, прежде чем я повалила ее наземь и вцепилась ногтями в ее гладкое белое лицо. Содрав с нее чепец, я успела вырвать несколько прядей волос, когда ей на помощь подоспела Мерси и ударила меня в ухо. Я бросилась на Мерси, стала ее пинать и кусать, стараясь поранить ее как можно сильнее, зная, что совсем скоро она повалит меня на землю. Я молотила ее ногами по обеим голеням и вонзила зубы в ладонь так глубоко, что у нее до конца жизни останется шрам в виде полумесяца. От верной смерти меня спасла грузная хозяйка Чандлер, которая оттащила нас друг от друга с такой силой, словно пыталась оторвать грех от спасения.
Она оттаскивала меня со словами:
— Да ты одержимая, если так дерешься. Только посмотри, что ты сделала с моей дочкой!
Фиби лежала на земле, закрыв голову руками, и визжала, как синица, попавшая в пасть черного полоза. Несколько посетителей вышли на крыльцо поглазеть на драку, и среди них был и дядя с кружкой в руке.
Подобрав с земли бадью, я сказала Мерси, которая высасывала кровь из раны на руке:
— Надеюсь, твоя рука будет гнить, пока все пальцы не отвалятся, воровка!
Я собралась уходить, но, несмотря на шерстяную шаль, повязанную вокруг шеи, до меня донесся голос Мерси, твердый и громкий.
— Все слышали, — сказала она, — она наслала на меня проклятие. Она ведьма. А как иначе? Она дочь своей матери.
Прежде чем войти в дом, я посидела во дворе, потирая ушибленную голову. В затылке больно пульсировала кровь, ныло плечо. Кожа на ладонях содралась, когда я падала, и я осторожно выковыряла грязь из ранок. Может, и правда я была такая же, как мать, раз таково было общее мнение. Может быть, мое желание отдалиться от нее доказывало, что на самом деле у меня такой же упрямый характер. Я не была красивой и сообразительной, как Маргарет. Не была кроткой и уступчивой, как Фиби Чандлер. Во мне была какая-то несгибаемая, как слюда, жесткость. Я вспомнила булыжник, который сжимала в руке, когда мы ходили к Сэмюэлю Престону. Собаки в поле будут кусаться и драть друг друга в клочья, но, стоит незнакомцу приблизиться к лагерному костру, они бросятся на чужака всей стаей. А мир полон чужаков.
Я не хотела рассказывать матери, что произошло. Я не вынесла бы ее понимающего взгляда, который говорил бы: «Вот видишь, я была права насчет твоего дяди». Заглянув в бадью, я увидела, что содержимое почти не пролилось. Мое платье порвалось под мышками, но ведь всегда можно сказать, что я оступилась и упала, а это избавило бы от лишних вопросов. Нужно было успокоиться, потому что мать могла не только предсказывать изменение погоды, но и читать мои тайные мысли. Чтобы она ничего не заметила, лучше всего было держаться поближе к братьям. Я затерялась бы в суете и перепалках и превратилась в подобие фишки в игре «Мельница», которую так любил отец. Цель игры заключалась в том, чтобы выставить в ряд три фишки, после чего разрешалось «съесть» фишку соперника. Действовать следовало быстро и уверенно и быть хитрее и ловчее другого игрока. Выигрывал тот, кто первым «съедал» все фишки противника. Игрокам требовались хитрость и расчет, но самое главное — надо было постоянно двигаться.
Никто в тот вечер не заметил моего порванного платья, хотя мать спросила, не упала ли я в овраг, увидев ссадины у меня на ладонях. Вскоре обо мне забыли, так как все бросились встречать гостей — Роберта и его племянницу. С этой минуты и до самого позднего вечера мы набивали животы молочным поросенком и лепешками. Отец поймал в силки двух бобров, и мы зажарили бобровые хвосты в их собственном, булькающем и скворчащем, жире на чугунной сковороде. Мы поглощали копченые оленьи ребрышки, разламывая руками косточки, чтобы высосать вкуснейший костный мозг. А когда мы наелись как удавы, мать выставила на стол пирог из дикого ревеня, кисло-сладкий на вкус. Ричард с Элизабет сидели на скамье у очага, осоловевшие и сконфуженные, не решаясь заговорить друг с другом.
Я уснула прямо за столом, и меня на руках перенесли в кровать. Мои руки были липкими и красными от ревеня. Среди ночи я проснулась и вспомнила, что сегодня семнадцатое ноября. Мне исполнилось десять лет. Я отыскала под подушкой кусочек муслина, подарок Маргарет, в который был завернут глиняный черепок. Выбралась из постели и бесшумно поднялась на чердак, стараясь не разбудить братьев. Там я положила ткань и завернутый в нее черепок на дно бабушкиного сундука, закрыла крышку и, дрожа, вернулась на ощупь в постель.
