— Готов выполнить любое ваше приказание, товарищ начальник!
Бабалы, смеясь, покачал головой:
— Ох, бестия!..
Он поднялся, положил руку на плечо Нуры:
— Как твоя нога, Нуры?
Нуры, закинув голову, посмотрел на Бабалы чистыми, как небо, глазами:
— А что нога? Нога как нога. Крепка, как ствол тутовника. — Он ударил по больной ноге ладонью: — Во!.. Только что не звенит.
— А вот врачи говорят…
— Начальник, чья это нога — моя или врачей? Кому лучше знать, болит она или нет? Я ведь про их ноги ничего не говорю. Что же они к моей привязались?
— А она у тебя не опухла еще больше?
— Опухла!.. — возмутился Нуры. — Мозги у этих докторов опухли. Во, гляди, начальник!
Вскочив с места, Нуры вышел на середину кабинета, притопнул одной ногой, потом другой — больной и, морщась, но, стараясь и вида не показать, как ему тяжко, пустился в пляс.
— Стой, стой, Нуры! — Бабалы поднял руку. — Ты что это из моего кабинета клуб устроил?
— А чтоб ты поглядел, какой я больной.
Бабалы и жалел Нуры, и в душе гордился им, и с трудом сдерживал улыбку:
— Ладно. Убедил. Теперь ступай ко мне домой…
Нуры с мольбой протянул руки в пространство:
— Скрепер же у меня там, начальник!..
— Сказано: пойдешь ко мне. Дело у меня к тебе есть, обговорить надо. Отдохни, позаботься о чае. Я долго не задержусь.
Нуры, вздохнув, поплелся к двери, чуть припадая на больную ногу и силясь скрыть это.
Бабалы с доброй улыбкой смотрел ему вслед.
От бумаг, в которые он снова было зарылся, оторвало появление очередного посетителя, старшего прораба Хезрета Атаева. Это был пожилой коренастый мужчина с густыми бровями, сросшимися на переносице, и седоватой, жесткой, как щетка, щетиной. Бабалы сразу увидел, что прораб чем-то угнетен, брови его нависли над глазами темными тучами. Все же он задал дежурный вопрос:
— Как дела, Хезрет, как настроение?
— Настроение? — прораб мрачно усмехнулся. — А такое, будто только что покойника проводил.
— Ого, с какой ноты ты начинаешь!..
— Это последняя моя нота, Бабалы. Все. Нет больше моего терпения. — Он стянул с себя полевую сумку и бросил ее на стол. — Вот. Я сдаю свои дела.
Бабалы поднял на него удивленный взгляд:
— От кого я это слышу, Хезрет? Ты пятнадцать лет проработал на ирригационных стройках. Недавно тебя назначили старшим прорабом. И вместо того чтоб трудиться засучив рукава, ты вдруг капитулируешь?
— Да, Бабалы, пятнадцать лет, как одна копеечка… И за все эти годы, какие бы трудности ни встречались, — я не сдавался. Ты знаешь это. Ну, а теперь — сдаюсь. Сдаюсь, Бабалы!
— Не похоже это на тебя, Хезрет. Ты ведь старый фронтовик…
— Да, Бабалы, и никому еще ни разу не пришлось за меня краснеть. Все я испытал: нужду, голод, жажду. И все преодолел! Но с такими безобразиями, которые тут творятся, я еще не сталкивался… Меня мучает стыд, Бабалы!..
— Может быть, ты все-таки изложишь все по порядку — в доступной для меня форме?
— Прости, Бабалы. — Хезрет приложил руку к сердцу. — Вот здесь — болит. Поверь, сам я любое могу вытерпеть. Но я не в силах видеть, как люди страдают — из-за чужой преступной халатности!..
— Что же все-таки стряслось?
— А то, что чуть не погибли строители из бригады, работающей в Гульбедене. Им вовремя не доставили воду, от жажды у них помутилось сознание, и они выпили всю дрянь из радиаторов машин.
У Бабалы напряглись мускулы на лице:
— И… дальше?
— Счастье, что никто не помер. Но несколько человек лежат в больнице, и в очень тяжелом состоянии.
— Так… — Бабалы крепко потер ладонью щеку. — Кто же конкретно виноват в этом безобразии?
— Пойми меня, Бабалы… Этот случай, конечно, особый. Чепе. Но на участке вообще худо со снабжением! Те, кому надлежит заботиться о людях, плюют на них! Вот что я тебе скажу: пока снабжением ведают такие, как Муррук, всего может ожидать.
— Муррук? — Бабалы прикусит губу.
— Он самый. Как ты терпишь его, Бабалы? Неужели ты ничего не видишь? Нет, мне на твоем участке делать нечего. С каким лицом я появлюсь в той бригаде? Со стыда сгорю!.. Так что, Бабалы, или совсем меня отпусти, или переведи на рядовую работу.
— Не хочешь, значит, нести ответственность за чужие грехи?
— Не хочу. Послежу, как ты будешь говорить с теми ребятами…
— Но кто-то должен ведь распутать это дело, Хезрет! Или мы так все я оставим, как есть?
— Ты же держишь этого Муррука.
— Положим, мне его сверху навязали. У него, как говорится, «рука» в министерстве. А потом — вина его еще не доказана. Вот ты и разберись во всем этом.
— Следователь из меня, боюсь, плохой.
— Но ты ведь болеешь за стройку и за людей наших! И судя по всему, имеются у тебя на руках кое- какие факты. Начни с этой истории в Гульбедене. Случай действительно исключительный, граничащий с преступлением!.. Найди виновника, Хезрет, и, поверь мне, он не уйдет от заслуженной кары!
— Даже если им окажется Муррук?
— Муррук не исключение ни для меня, ни для закона. — Бабалы взял со стола полевую сумку и протянул ее Хезрету: — Держи, пригодится еще. — Он с укоризной покачал головой: — Ай, Хезрет, Хезрет. Что ж это получится, если все мы начнем швырять свои сумки, портфели, папки? Думаешь, мне не бывает тяжело?. Но я верю в поддержку боевых своих соратников — таких, как ты, Хезрет. И ни ка минуту не забываю, что хозяин у меня не начальник строительства, не министерство даже, а народ!.. И ты — служишь народу. Вот, сознавая это, и возьмись как следует за тех, кто идет против народных интересов. Если понадобится кто тебе в помощь — привлекай, рассчитывай на мою поддержку. За дело, Хезрет!
Хезрет пристально посмотрел на Бабалы, молча кивнул и вышел.
Бабалы не успел еще успокоиться, когда в кабинете появился… Аннам. Голова у него была опущена, выражение лица потерянное и виноватое.
Приглядываясь к парню, Бабалы предложил ему сесть — Аннам опустился на краешек стула,
— Рад тебя видеть, Аннам. Ты, наверно, по поручению Мухаммеда?
Аннам отрицательно помотал головой.
— У тебя у самого какое-то дело ко мне?
Аннам только вздохнул горько.
— Да что с тобой?..
— Ушел я из бригады, Бабалы-ага. А куда деваться? Вот… К вам явился…
Бабалы невесело улыбнулся:
— Что-то все сегодня начинают с загадок! Нет чтобы сразу толково объяснить; что случилось, зачем пришел. Может, ты сделаешь почин, Аннам? Выкладывай, что там у тебя.
Аннам снова глубоко вздохнул и, не таясь, только пряча глаза, запинаясь, рассказал о происшедшем.
Бабалы по душе пришлась его искренность:
— Молодец, что пришел ко мне. Переживаешь, значит?
— Убить себя готов!
— Ну, это лишнее. А что переживаешь — хорошо. Что же ты думаешь, теперь делать?
